Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов

рубаха, а волосы на голове не росли после недавней стрижки наголо. Он улыбнулся немного грызуньей улыбкой, затем для чего-то пожал руки каждому из мейстеров и предупредил, что будет краток. «Ничего страшного», – великодушно кивнул в ответ Сергей Шаргунов, и тронутое беззубой улыбкой лицо его напомнило флаг Ватикана.

– Я привез из Качканара журнал «Лица» тысяча девятьсот девяносто седьмого года выпуска, – доложил Марк Григорьев, – в нем есть текст про Мамлеева, Головина… В нем рассказывается, как они издевались над своими телами, набирали в шприц воду из лужи и вкалывали и так далее. В качестве иллюстраций там была обложка «Шатунов» и фотография Евгении Дебрянской[459]. Это было мое первое знакомство с этой тусовкой.

С этими словами Марк Григорьев действительно достал журнал, на котором было написано большими буквами: «Лица». Открыв его на нужной странице, он показал многоглазой публике разворот с заголовком «Мелкие и крупные бесы из шизоидного подполья».

– Вот, смотрите, – сказал Марк Григорьев. – Про Мамлеева, про Головина статья.

– Может, прочитаете нам что-нибудь из нее? – намекнул то ли Решетов, то ли Шаргунов.

– Да, сейчас. – Марк прокашлялся, напряг глаза и зачитал вслух: – Ведьмы, вурдалаки-упыри и прочая нежить являются, как известно, не когда им заблагорассудится, а терпеливо ожидают полуночи, чтобы напугать честных граждан, совратить их души презренным металлом или вечным бессмертием. Увы, похоже, пробил тот час, когда надо воскликнуть: чур-чур меня! Пришло время рассказать о вполне реальных представителях потусторонних сил, которые, материализовавшись, заняли известное положение в обществе. Они активно вторгаются в большую политику и культуру, их книги издаются огромными тиражами, к ним прислушиваются влиятельные политики[460].

– Ишь ты, – улыбнулся, кажется, Шаргунов. – Кто же это такое написал?

Марк Григорьев замялся, стал судорожно вертеть журнал так и эдак, невротически листать страницы, пока наконец не нашел ответ: «Алексей Челноков».

– Это еще кто такой? – спросил кто-то.

– Знаем, знаем такого, – вздохнул вроде бы Дубшин, и из-за его полунеодобрительного тона у многих распорядителей церемонии сосредоточенно нахмурились лица. Исключением стал Тимофей Решетов, который все так же благостно улыбался, будто радуясь мысли о том, как в эти секунды, пока все суетятся, спокойно и размеренно растут его ресницы.

– Наш человек, – нехотя, но все же подтвердил Шаргунов. – Что еще пишет?

– Сейчас, – замялся Марк, выискивая цитату позрелищнее. – Вот. «Наркотики и алкоголь были для него тем допингом, который быстрее приводит к финишу, называемому „метафизическим концом сущего“. Последнее же было главной темой споров и разборок в Южинском. Днями и неделями, словно в горячечном бреду, там бормотали и кричали о черной магии и великих алхимиках Средневековья, о мировой энтропии и близком конце Света, о мистических ритуалах Древнего Египта и современном оккультизме. Там совершались странные ритуалы, на манер сатанинских»[461].

– Провокация! – вдруг заорала мне на ухо какая-то женщина с одержимым взглядом на серо-коричневом, уставшем от жизни лице. – Это провокация!

– Не провокация, – засмеялся Тимофей Решетов, – а профанация.

– Вот да, что-то такое, – согласился Марк Григорьев и вернулся на свое место в зрительном зале.

Людское шипение замедлялось, становилось гуще. Некоторые дополняли его сюрреальными зевками – то есть они зевали, не прикрывая рот, но и не открывая его, зевали всеми внутренностями черепа, удерживая сон где-то посередине, не впуская его в себя, но и не выпуская в мир вовне.

– К слову о журналах, – сказал кто-то из ведущих. – У нас сегодня еще хотел бы выступить Максим Семеляк, известный очень журналист, который сподвижнически продвигал Мамлеева в том числе в глянцевых изданиях. Да и вообще не последний человек в мамлееведении или, если угодно, мамлеевологии. Максим, вы с нами?

Глаза ведущего забегали по залу, как совсем недавно бегал глазами и головой Шаргунов – впрочем, бег его глаз был уже не таким птичьим. С бархатного кресла поднялась одутловато-могучая фигура Семеляка, прошагала к микрофонной стойке.

– Я, если честно, уже многое услышал из того, что сам хотел сказать, – заговорил Семеляк голосом, напоминающим радиоточку. – Может, у вас есть какие-то вопросы, на которые я мог бы ответить? Если нет, то нет.

– Ну расскажите, как Мамлеев оказался в глянцевых журналах, в «Афише», «Плейбое», – поинтересовался, кажется, Шаргунов. – Как раз у нас тут заходила речь про гламурного Достоевского недавно.

– Ну, Мамлеев был частый гость в «Плейбое», – полузатараторил Семеляк. – За рассказ, помню, ему платили пятьсот долларов. Глянец был удобным инструментом, глупо было не воспользоваться такой площадкой. А уж в «Плейбое», когда я там работал, в этом смысле была почти полная свобода: хочешь – интервью с Мамлеевым, хочешь – интервью с Гариком Осиповым, хочешь – интервью с «Черным Лукичом», хочешь – Пепперштейна или Godspeed You! Black Emperor, да пожалуйста. Разумеется, сейчас это звучит глупо и наивно, но тогда мы просто со страшным стремительным кайфом отрабатывали всю ту повестку, которая в нас жила с начала девяностых. Ну и отработали худо-бедно. Это было что-то вроде благодарности. Может показаться, что в «Плейбое» Мамлеев выглядел противоестественно, но я вообще тогда не заморачивался проблемой стилистических и идейных диссонансов, резон был самый простой: пока есть возможности и рычаги, нужно оторваться по полной.

– То есть вы взяли то, что казалось вам важным и свободным, и обрамили это глянцевой рамкой респектабельности? – спросил ведущий.

– Респектабельным гражданином он, наверное, не был, – возразил Максим Семеляк. – Я запомнил его скорее таким елейно-ядовитым старичком, но его желтые очки сияли нездешним спектром, и этот старичок, казалось, умел ходить по потолку. Познакомились мы странным образом. Мамлеев сам мне позвонил на домашний телефон, невесть откуда у него взявшийся, и предложил написать про него книгу, биографию. Я, разумеется, был абсолютно заворожен и сражен столь же абсолютной ирреальностью происходящего – мне было двадцать четыре года. Причина звонка была более чем скромной: Юрий Витальевич прочел мою совершенно ребяческую рецензию на вышедшее тогда «Черное зеркало», ну и чем-то она его зацепила. Как бы то ни было, мы стали встречаться – он уже условился с издательством Ивана Лимбаха, если не ошибаюсь, и, строго говоря, следующий ход был за мной. А мне, с одной стороны, было крайне интересно и лестно встречаться с Мамлеевым, а с другой – я совершенно не собирался писать никакую его биографию. Это сейчас нон-фикшен каждый второй пишет, а тогда все-таки это было значительным событием, и я не считал себя к нему готовым. Мамлеев мне приносил какие-то свои архивы даже. Помню, он спрашивает: «Вы читаете по-немецки?» Я говорю: «Нет». Он мне: «Ну все равно почитайте». И сует подшивку каких-то немецких статей о нем.

На этих словах я вдруг захохотал, живо