Гюстав Курбе - Герстл Мак

слева лежат трость и альбом для этюдов; с другой стороны, на фоне виднеющегося вдали залитого солнцем пейзажа, темным силуэтом выделяется черный вислоухий спаниель. На небе и заднем плане — несколько пробных мазков, сделанных мастихином — инструментом, которым Курбе позднее пользовался с большим мастерством.

Собака была недавним приобретением, о чем Курбе и писал родителям в мае 1842 года: «Я обзавелся прелестной собачкой, чистокровным английским спаниелем — ее подарил мне один из друзей; все ею восторгаются, и в доме Удо ей рады гораздо больше, чем мне»[56]. Два года спустя этот автопортрет откроет Курбе двери Салона — честь, которой усиленно добиваются все начинающие. Он собирался послать туда всего одну вещь, более новую и большего размера, но Хессе убедил его представить и эту. О новой своей работе Курбе сообщал родителям в 1844 году: «Я только что написал довольно большое полотно, над которым я столько работал весь последний месяц, что чуть не рехнулся. А я еще не все сделал как следует; поскольку торопился, не знал, кого слушать, и не мог думать ни о чем другом. Если вы полагаете, что я предаюсь развлечениям [шпилька отцу!], вы заблуждаетесь: за весь месяц у меня не было и четверти часа свободного. И вот почему. У меня есть натурщики, которые стоят очень недешево. Я пишу от зари до пяти вечера, когда обедаю. Вечерами же приходится добывать то, что требуется для работы, бегать в поисках моделей по всему Парижу, видеться, наконец, с нужными людьми, бывать на необходимых вечерах, чтобы не прослыть медведем… Только что отправил свою картину в Салон… Г-н Хессе очень хвалил меня за нее и предсказывал мне большой успех. Он наговорил мне столько комплиментов по поводу того, что я сейчас делаю, и работ, находящихся в мастерской, что я не знал, что отвечать… Он посоветовал также послать портрет, написанный мною два года назад. Если меня не допустят — значит, мне не везет…»[57].

Забавно, что двадцатипятилетнего Курбе еще волнуют комплименты. Обычно его тщеславие требовало непрерывных похвал, а когда его мало хвалили, он более чем охотно превозносил себя сам. В марте он уже мог сообщить, что жюри приняло «Автопортрет с черной собакой», но отвергло новую картину: «Наконец-то я допущен на выставку, что очень меня радует. Принята, правда, не та картина, какую мне больше всего хотелось показать, но это не беда, и обижаться мне не на что: полотно, которое отвергнуто, было не закончено… Мне выпала честь: я получил на выставке очень выгодное место, и это меня компенсирует…»[58]. Деду он написал, что портрет вывешен в почетном зале, предназначенном для лучших работ Салона, и будь картина побольше размером, она получила бы медаль, «что было бы великолепным дебютом»[59]. Курбе явно был очень доволен собой, хотя и не питал иллюзий насчет немедленного денежного успеха; он не надеялся много заработать в текущем году, потому что намеревался посвятить себя «более серьезной работе; нет ничего более пагубного, чем преждевременное стремление зарабатывать»[60].

С этого времени на протяжении четверти века Курбе был представлен почти в каждом ежегодном Салоне. В феврале 1845 года он сообщает семье, что работает ежедневно, не исключая воскресений и праздников и ни на час не давая себе отдыха; он вымотан физически и духовно, потому что послал в Салон пять полотен: «„Сон девушки“ (более известное под названием „Гамак“), „Гитарист“, „Игроки в шашки“, мужской портрет и портрет Жюльетты, выполненный в Орнане в 1844 году и потехи ради названный мною „Баронесса М.“. Рамы стоили мне кучу денег, но что поделаешь… Не думаю, что все работы будут приняты; если пройдут хоть две, буду очень доволен…»[61].

«Гамак» изображает девушку в полосатом платье, которая уснула в гамаке, висящем между двумя деревьями на темной лесной прогалине с ручьем на переднем плане. «Гитарист» — автопортрет Курбе, сидящего с гитарой в руках у подножия дерева на фоне скал и леса. Персонажи «Игроков в шашки» не идентифицированы. Мужской портрет, возможно, является портретом Поля Ансу, написанным в 1844 году, или молодого Поля Блаве, написанным в 1845-м, не исключено также, что это «Раненый» — еще один автопортрет, который на сей раз изображает художника умирающим от ран, полученных на дуэли: с закрытыми глазами и пепельным лицом, он беспомощно лежит на земле, прислонясь головой к стволу большого дерева.

Из пяти картин жюри отклонило четыре, приняв только «Гитариста». В марте 1845 года Курбе с необычной скромностью пишет родителям: «Я не вправе жаловаться: вместе со мной отвергнута масса известных художников, которые могут притязать на большее, чем я»[62]. Он счастлив сообщить, что «Гитарист» привлек внимание двух возможных покупателей — банкира и торговца картинами. Хессе посоветовал ему запросить пятьсот франков, но Курбе счел, что это слишком дорого за небольшую, написанную в две недели картину. В конце концов и банкир и торговец картинами передумали, и картина осталась непроданной.

Хотя художник все еще пребывал в стесненных обстоятельствах, он ухитрился обеспечить себя кое-какими удобствами, которые не мог позволить себе сразу по приезде в Париж. В декабре 1844 года, тотчас же после возвращения из Орнана, он пишет, что купил за десять франков новую печку для отопления мастерской и добавил к сухому хлебу на завтрак чашку молока, доставляемого молочником из пригорода, и чашку кофе, который варит ему горбатая привратница, а приносит ее такой же горбатый муж — «фантастическая пара»[63], как называл их Курбе, безусловно не преувеличивая. Но, разогревая кофе с молоком у себя на печке, художник часто так погружался в работу, что забывал обо всем на свете, и кофе выкипал. В том же письме он гневно опровергает слух, будто он собирается жениться на некой мадемуазель К.: ему так же хочется под венец, как в петлю. Позднее вопрос о женитьбе Курбе — всякий раз на другой особе — вставал снова и снова, но художник так и остался холостяком.

Почти все ранние полотна Курбе были довольно маленькими, но он уже подумывал о более внушительных работах. «В будущем году, — пишет он домой в марте 1845 года, — я должен написать большую картину, которая покажет публике, чего я на самом деле стою; мне нужно все или ничего. Маленькие картины — далеко не все, на что я способен… Я хочу писать большие полотна. То, что я говорю, — не самомнение: все, с кем я общаюсь