Избранные произведения в двух томах: том I - Артюхова Нина Михайловна

Когда доехали до поворота шоссе, над головой раздался грозный гул.

Самолеты летели в ту сторону, где над лесом садилось большое красное солнце. И вдруг один самолет чуть-чуть отделился от других и покачал крыльями. Мама встала во весь рост и замахала платком.

Самолеты летели очень быстро и скоро стали совсем маленькими, черные на золотом вечернем небе.

Наконец и маленьких было уже не видно.

Мама села опять, но не спрятала платок в сумочку, а закрыла им лицо.

…Ребята слышали много новых, прежде незнакомых, да и теперь еще не совсем понятных слов.

Короткое и грозное слово: фронт. Громкое и беспокойное: тревога. Шелестящее слово: убежище, — как будто все ходят, шаркая ногами в темноте, и говорят шепотом. Веселое слово: от-бой! — как будто стукнули два раза по столу деревянным молоточком.

И самое главное слово, широкое, ледяным ветром дующее в лицо: война.

Все папы, даже невоенные, надевали военную форму и уезжали на фронт, на войну.

А потом стали уезжать и мамы с ребятишками, с бабушками, все маленькие и большие семейства.

Мамы укладывали чемоданы и вязали узлы. Они старались уложить как можно больше вещей и в то же время хотели, чтобы вещей было как можно меньше.

Они знали, что могут взять только самое необходимое, но когда подходили к ним ребята и клали рядом с чемоданом медвежонка, или куклу, или тяжелую стопку школьных учебников, мамы безропотно укладывали и то, и другое, и третье. Потому что, если человеку четыре года, какая же ему жизнь без куклы? А если ему десять лет, может быть, он станет ходить в школу в том далеком спокойном месте, куда они наконец приедут и где ребята ночью спят, а днем будут учиться.

Мамы укладывали вещи, а ребята играли, потому что ребята не могут не играть.

— Давай играть в войну, — говорил какой-нибудь карапуз своей младшей сестренке. — Вот летит самолет сбрасывать бомбы!

А сестренка отвечала деловито:

— Погоди, погоди! Я еще мирное население не приготовила!

В этом поезде почти не было молодых мужчин. Ехали женщины, маленькие дети, старики и подростки.

А вещи были тяжелые, так трудно было поднимать их к высоким дверям товарных вагонов. В дверях сейчас же образовывался затор.

Одни помогали друг другу, тянули за руки сверху, подсаживали снизу, передавали конвейером чужих ребят и чужих бабушек.

Другие ворчали и ссорились, отталкивали чужих бабушек и чужих ребят, признавали только своих.

Это было естественно: человек может ехать совсем один и даже без вещей, но характер свой никогда нельзя оставить дома.

Поэтому, когда поезд отошел, одни долго еще покорно сидели на высоком и неудобном чемоданном торчке, боясь пошевельнуться, чтобы не наступить соседу на руки или на голову. А другие, в первые же минуты бесцеремонно раздвинув соседей, устроили себе комфортабельные спальные места, уже распаковывали мешочки с провизией и жевали что-то.

Одна совсем молоденькая мама бодро втиснула свои вещи в вагон, помогала другим, никого не толкала и очень удобно устроила свою дочурку, не слишком далеко и не слишком близко от двери. Дочка заснула, а мама положила на чемодан лист почтовой бумаги и стала писать письмо. Писала она карандашом, вагон покачивало, иногда вздрагивала рука, но все-таки почерк был разборчивый, твердый и красивый.

«Не беспокойся о нас, мой дорогой, мы благополучно выехали, пишу тебе в поезде, скоро будем в Москве.

При посадке в вагон очень помогли твои уроки высшего пилотажа. Без них наш маленький самолет обязательно скапотировал бы среди всех этих узлов и чемоданов.

Очень досадно, что я так и не нашла твой блокнот с адресами, про который ты говорил. Нужно было не надеяться на него, а записать хотя бы адрес и телефон твоей сестры.

Ну да ничего, мы остановимся не в самой Москве, а на даче у тети Маши. Ты пиши, конечно, не к ней и не к сестре, а прямо в Казань, до востребования.

К сестре твоей я зайду обязательно, но я даже рада, что придется остановиться у тети Маши на даче, а почему — догадайся сам. Догадался? Ну, то-то же!

Помнишь, Севка, толстые кактусы на окнах, разношерстных котят под ногами, большую террасу и тетю Машу за самоваром? Помнишь, как ты сидел букой, а все кругом смеялись и разговаривали, а я старалась угадать (этого ты, конечно, не помнишь!), очень ты умный или очень глупый, потому что ты все молчал. А на другой день пошли гулять, а мы с тобой отстали и заблудились, пришлось нам пройти вдвоем лишние не то пять, не то десять километров (потом выяснилось, что ты заблудился нарочно). Разговаривать пришлось мне одной за все про все. И я опять старалась угадать, почему ты молчишь: потому ли, что тебе со мной скучно, или потому, что уж очень ты сразу в меня влюбился?

Хотела написать тебе деловое письмо, а что-то не получается.

Ну да ничего, пока доедем, успею написать еще много деловых писем.

Если бы ты знал, как не хочется уезжать, ведь с каждым километром все дальше и дальше от тебя…»

Она дописала письмо и спрятала его в сумочку. Потом наклонилась к спящему ребенку и вытерла платком маленький лоб. В вагоне было жарко, девочка раскраснелась, но спала крепко и так спокойно, ровно дышала. Это был кусочек домашнего уюта среди беспорядочного нагромождения чемоданов и корзин. Как тяжело уезжать!..

Может быть, многие женщины в поезде тоже думали в эту минуту о своих мужьях, сыновьях и братьях, от которых уносил их поезд все дальше и дальше.

Как быстро мелькали столбы и проносились километры. Как тяжело уезжать от тех, кого любишь!

Но с ними были дети и старики. Нужно было спасти, увезти куда-нибудь поскорее этих слабых, беспомощных и беззащитных.

Когда матери смотрели на детей, им казалось, что поезд идет слишком медленно.

Первые бомбы упали на линию. Тяжелые товарные вагоны переворачивались и взлетали на воздух, как детские игрушки. Должно быть, оттуда, сверху, весь поезд казался маленьким, игрушечным и люди казались ненастоящими…

Из разбитых вагонов высыпались вещи… Крошечные фигурки ребят… женщины в платочках и в шляпках…

Место было ровное, открытое. Солнце светило ярко.

Это был не военный объект. Но немецкие самолеты кружились над ним, возвращались опять и опять, бомбили спокойно и аккуратно. Эти люди летели убивать — им было все равно, кого убивать.

Когда из уцелевшего вагона женщины побежали к далекому лесу, прижимая к себе своих малышей, немецкий летчик развернулся, еще раз пролетел над ними совсем низко и не пожалел пулеметной очереди.

Они лежали рядом на траве: молодая женщина с растрепавшейся черной косой и темноволосая девочка в клетчатом пальтишке. К ним подходили санитары с носилками.

Врач наклонился над женщиной, взял на секунду ее уже похолодевшую руку, потом маленькую ручку ребенка.

— Оставьте их пока, — сказал он, — мы будем брать сначала только раненых.

Подошел мужчина в форме железнодорожника.

— Документы какие-нибудь есть? — спросил он.

Девушка-санитарка ответила:

— В карманах ничего… А вон сумочка валяется. Ее, должно быть… Паспорт в ней и письмо…

— Дочь Елена… 1938 года рождения, — он покосился на девочку.

Потом прочел адрес на конверте:

— Полевая почта… лейтенанту Балашову…

Девушка сказала:

— Муж, должно быть…

В кабинет начальника станции вошел полный мужчина с маленькой девочкой на руках. За ним шла молодая женщина с заплаканным лицом и светлыми пушистыми волосами.

— Я инженер Морозов, — заговорил мужчина еще в дверях. — Вот мои документы… Это моя жена… Мусенька, да помоги же мне достать…

Обе руки его были заняты. Жена вынула из кармана бумажник и паспорт, еще какие-то справки и положила на стол начальника станции.

— Позвольте, товарищ, — сказал тот, — ваш ребенок… Дело в том, что врач уже…