Дмитрий Молдавский - Русская сатирическая сказка

На этом кончаются похождения пошехонцев в издании 1798 г.

Во втором издании «Анекдотов» Березайский добавляет шестнадцатую «посылку», где раскрывается, как медведь откусил голову одному из пошехонцев и как жена его долго не может вспомнить, была ли у него голова, и, наконец, припоминает, что в «прошлом году купил он себе шапку малахай с ушами к Петрову дню», и только по этому определяет, что голова действительно была. Традиционный конец повести — «Я там был, мед пиво пил, по усам текло, а в рот не попало» — устным сказкам о глупцах не свойствен, но широко применяется в концовке ряда волшебных и некоторых бытовых сказок.

Таким образом, очевидно, что В. С. Березайский записал группу известных ему с детства народных сказок и построил их в виде единого цикла.

Во второе издание Березайский внес несколько изменений. Превращение свода сказок в повесть — задача, которую он, видимо, поставил перед собой, — диктовало обновление лексики, имен, расширение сюжетной канвы. Теперь «Анекдоты» — уже не сказки о глупцах, а сатира на глупцов, попытка создать на национальном материале национальную сатирическую повесть.

Сатирическая направленность «Анекдотов древних пошехонцев» привлекла к ним внимание М. Е. Салтыкова-Щедрина, и в его «Пошехонских рассказах» и «Пошехонской старине» очевидны следы знакомства автора со сборником В. Березайского.

В «Пошехонских рассказах» (1883—1884) есть образы городничих, не берущих взяток, из которых один «охотник был до рыбы» и брал лишь стерлядью, другой «получал» в просвирках и в рыбе («А однажды так в рыбе четыре золотых нашел — то-то было радости»). В этих же рассказах упоминается каланча, с которой связаны размышления героев о прошлом. В народных сказках о глупцах каланчи нет, так же как нет образа «Щуколюба». Но у Березайского береза из народных сказок заменена колокольней и появляется воевода Щука — образ представителя власти у Щедрина.[47]

Комментарий

Тексты сатирических сказок, включенные в данное издание, взяты из записей, сделанных в XIX — начале XX века, причем из нескольких вариантов каждого сюжета отбирался наиболее социально заостренный и художественно разработанный. Собиратели сказок дооктябрьского времени не в одинаковой степени сохраняли особенности языка сказочников, поэтому публикуемые тексты разнятся по языку: в одних он близок к литературному, в других насыщен диалектными словами, пояснение которых дается в приложенном к изданию словаре. В отдельных случаях литературность языка сказок является отражением их литературных источников или грамотности и некоторой начитанности исполнителей.

При сохранении характерной диалектной лексики сказочных текстов, фонетические диалектизмы в издании не воспроизводятся, орфография сближена с современной.

В тех случаях, когда сказочник прибегал к грубо натуралистическим описаниям, его текст заменен кратким пересказом, помещенным в издании в квадратных скобках. Такими же скобками отделены от текста слова, которые сказочник заменял жестом, но отсутствие которых при чтении может привести к неправильному пониманию фразы. В круглые скобки заключены текстовые пояснения сказителя. Вынужденные пропуски обозначены многоточием.

***

Горшеня (Афанасьев, № 325), Царь и черепан (Ончуков, № 7; записана от А. В. Чупрова), Елевы шашки (Садовников, № 37; записана от А. Новопольцева), Царь и вор (Ончуков, № 17; записана от Г. И. Чупрова), Царь, старик и бояра (Ончуков, № 18; записана от Г. И. Чупрова), [Загадки] (Афанасьев, № 323), Воевода и мужик (Смирнов, № 288), Мужик разгадывает загадки (Соколовы, № 4; записана от А. П. Шарашова), Беспечальный монастырь (Смирнов, № 314). Характерной чертой данной группы сказок является противопоставление в них справедливого царя глупым или предателям боярам. Герой из народа вместе с царем в этих сказках торжествует над боярами. Так в образе царя этих сказок отразилось народное представление о «хорошем царе».

Сказки на данные сюжеты в процессе бытования прикреплялись к биографиям Ивана IV или Петра I. Старшие записи, называющие сказочного царя, который встречается с мужиком-лапотником или шайкой воров, Иваном Грозным, были сделаны в середине XVII века придворным врачом царя Алексея Михайловича Коллинзом (см.: Коллинз. Нынешнее состояние России, гл. X. Чтение в Общ. истор. и древн. при Моск. унив., т. 1, М., 1846, стр. 15 и след.; Русск. вестн., 1841, № 7, стр. 179).

Сюжеты, связанные с именем Ивана Грозного, перешли к следующему популярному в народе царю — Петру I. Спустя двадцать лет после смерти Петра в Тайной канцелярии от ряда обвиняемых были записаны рассказы о Петре I: царь и вор подслушивают заговор бояр; царь и вор Барма, отказывающийся забраться в государеву палату, и др.

Одна из сказок о Петре I связана с именем Бармы:

В 1730 году в Симбирске колодник говорил товарищам: «Сказать ли вам сказку?» — «Сказывай!».

«В Москве был вор Барма и наш император (но не выговоря который), нарядясь в мужицкое платье и ночью из дворца ходил того Барму искать, и как-де он, государь, того Барму нашел, то-де тогда спросил того Барму, что-де он за человек, и тот Барма государю сказал, что он вор Барма; и государь стал того Барму звать красть из государевых палат денежную казну и тот-де Барма государя ударил в рожу и сказал скверно, для чего ты государеву казну подзываешь красть, лучше-де пойдем боярина покрадем, и государь-де с тем Бармою ходил и боярина покрали, и государь покраденые пожитки все отдал Барме, и дал тому Барме с себя колпак, и велел ему на другой день с тем колпаком придти в собор, и как-де на другой день тот Барма в собор пришел, то-де государь его, Барму, узнал и стал его, Барму, за то что он не захотел государевой казны воровать, при себе держать в милости».

(П. К. Симони. Сказки о Петре Великом в записях 1745—1754 годов. Живая старина, 1903, вып. I и II, стр. 225—227).

В многочисленных следующих записях Петр становился тем самым царем, который то допрашивает настоятеля «беспечального монастыря», то беседует с бежавшим солдатом, то встречает горшеню и советует «общипать гусей» и т. п. Оригинальную сказку «Алексей Добродович», примыкающую к циклу сказок о «мудром ответе», сообщил сказочник И. Д. Богатырев. В сказке рассказывалось о старухе, которая в утренней молитве помянула и сына, и царя Петра Алексеевича. Царь незаметно подслушал молитву, наградил старуху и отправился во дворец. Здесь он увидел, что сын старухи спит на посту: «Ты что спишь?». — «Никак нет, не сплю!». — «А что ты делаешь?». — «А звезды считаю». — «Много насчитал?». — «А здесь — тьма-тьмой. А здесь — семьдесят со мной, а здесь не успел обсчитать — вы помешали».

Сказы об Иване Грозном и Петре I глубоко историчны в том смысле, в каком об историзме и говорил А. М. Горький: «От глубокой древности фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории. У него свое мнение о деятельности Людовика XI, Ивана Грозного, и это мнение резко различно с оценками истории, написанной специалистами, которые не очень интересовались вопросом о том, что именно вносила в жизнь трудового народа борьба монарха с феодалами» (М. Горький, Собр. соч., Гослитиздат, 1953, т. 27, стр. 312.

Напомним, что в легендах, пропитанных реакционной идеологией господствующей церкви, Петр I дан отнюдь не как «хороший царь», а как беспощадный и злой мучитель. В работе В. Миллера «Всемирная сказка в культурно-историческом освещении» (Русская мысль, 1894, № 10) приводится псковская легенда о зверской расправе царя с обманувшим его святым старцем.

Как и многие другие сказки, эти сказки в первоначальных вариантах, видимо, были построены на высмеивании ритуальных вопросов и ответов, отразившихся и в сказке фантастической.

Но все имеющиеся в нашем распоряжении варианты сатирических сказок о мудром ответе направлены против классовых врагов русского крестьянина (вместо царя иногда загадку не может отгадать воевода). В варианте Соколовых подчеркивается, что мужик «нуждался хлебом». Черты классового антагонизма характерны для многочисленных вариантов этих сказок, причем в поздних пересказах в характеристике царя усиливаются отрицательные черты — жестокость, злобность. Сказки на эту тему советских сказочников еще более заострены социально. Так, ответ о третьей доле («за грядку бросаю») уже не означает— «дочерей кормлю», а «подати плачу, а за что плачу — сам не знаю, все равно, что за грядку бросаю» (Сказки Магая. Записи Л. Элиасова и М. Азадовского, под ред. М. К. Азадовского. ГИХЛ, Л., 1940, стр. 242).

Сказки о мудром ответе связываются с именем многих замечательных людей. Биограф А. В. Суворова приводит одну из них как действительно бывший эпизод: