Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья. Том 2 - Ринга Ли

У Лю Синя вытянулось лицо:

– В нашем доме воняет?

Тан Цзэмин рассмеялся, подливая ему чай:

– Нет, но город никогда не сравнится с горами.

– Могу купить нам по душистому вееру.

Тан Цзэмин тут же вскинулся и умчался в комнату, но почти сразу вернулся, держа руки за спиной:

– Прости, что так поздно. Не мог подобрать нужный момент.

С этими словами он положил на стол красивую длинную коробочку.

Лю Синь отставил чашу и приоткрыл подарок, пытаясь скрыть любопытство. Белый веер поразительной красоты мягко лег в руки, источая приятный свежий запах, который не шел ни в какое сравнение с душистыми веерами от мастеров Яотина. Еще после гор Сюэ, в которых Лю Синь принял решение подарить один из таких Сяо Вэню, он никак не мог найти подходящего: все они имели удушливо-сладкие ароматы или ярко выраженные лесные, оставляя после себя скорее тошнотворный запах, чем приятный. Но этот веер пах свежестью, которую можно было ощутить только в горах. Помимо этого, Лю Синь различил едва уловимые древесные нотки, перемешанные с каплей полыни, которые не только затмевали окружающие запахи, но и прогоняли дурные мысли из головы.

С щелчком развернув веер, Лю Синь спрятал за ним улыбку и прикрыл глаза, глубоко вдыхая.

«Как приятно», – подумал он и вслух произнес:

– Прекрасный подарок! Спасибо, А’Мин.

Тан Цзэмин, сидевший напротив на коленях, подпер подбородок руками. Он выглядел как довольный волчонок, ожидавший похвалы за старания, будто вот-вот за его спиной появится пушистый хвост и начнет нетерпеливо хлестать по полу. Лю Синь тихо рассмеялся и погладил его по макушке. Тан Цзэмин подался вперед, подставляясь под теплую ладонь, точно и впрямь маленький зверь.

– Он сделан из белой ивы, – довольно сказал мальчик.

Лю Синь удивленно приподнял брови, вспоминая, что белая ива – одно из редчайших деревьев, растущих в этой местности. Видимо, подарок действительно был дорогим. Раздумывая о том, что же такого подарить Тан Цзэмину в благодарность за всю его заботу и внимание, Лю Синь продолжал обмахиваться веером.

– Лимин… На нем ведь лоза, верно? – спросил Тан Цзэмин.

Взяв меч, лежащий сбоку от Лю Синя, он опустил его на колени и провел пальцами по рукояти. Тан Цзэмин все еще помнил, как ивовая серебряная ветвь словно ожила в его руке, закручиваясь в спираль по лезвию, когда он сражался против стражников в резиденции той зимней ночью. Тогда режущие стальные листья изрубили гуань-дао всего за пару секунд, оставив от тяжелого мощного оружия На Сюин лишь жалкие щепки древка. Тан Цзэмин помнил, как влил духовную энергию в этот меч и ощутил силу живой стали, которая была способна искромсать все живое на своем пути.

«Воистину грозное оружие», – подумал он, скользя рукой по красным иероглифам имени под гардой. Даже мечи генералов не приводили Тан Цзэмина в такой трепет, хотя были больше и тяжелее, да и источали ауру куда более гнетущую, чем этот изящный тонкий клинок. Тан Цзэмин подумал о том, что оружие действительно отражает суть своего хозяина – Лю Синь выглядел так же: тонкий и изящный снаружи, он таил в себе опасность для тех, кто не знал всей его силы и способностей.

Подумав об этом, Тан Цзэмин пожалел, что духовной энергии у владельца этого меча и веера никогда не было, а значит, он не познает истинного потенциала своего оружия. Даже то, что от рождения Лю Синь был связан с ивой[37], выглядело как насмешка.

Утро выдалось чистым и ясным; солнце заливало гору, а свежесть травы напоминала о близящемся лете.

Тан Цзэмин, закатав по колено штаны и стоя в воде, расчищал лотосовый пруд, выкидывая из него мусор и обломки камней от разрушенного бортика, пока Шуцзы плавал рядом, поднимая со дна прелые листья. Лю Синь сидел на небольшом камне, читая свиток «Восьмеричного благородного пути спасения»[38], держа его одной рукой, а другой помешивая клей в небольшом котелке на огне. Они жили здесь уже пять дней, за которые монах так и не вышел к ним, все еще шарахаясь и прячась в лесу. Но Лю Синь изредка ловил любопытные взгляды в спину, когда подметал двор или разбирал обломки построек.

От нечего делать они с Тан Цзэмином решили привести это место в должный вид, чем и занимались последние пару дней. Заметив Лю Синя, оставившего меч и взявшего метлу, Тан Цзэмин оказался в недоумении: это было все равно что увидеть на благородном рысаке потрепанное седло, сплетенное из соломы. Совершенно неприемлемо! Попытавшись отобрать метлу, Тан Цзэмин получил только удивленный взгляд и уперевшийся в лоб длинный палец, заставивший мальчика остановиться на месте.

«В Цайцюнь Лю Синь и не таким занимался», – вспомнил Тан Цзэмин. Но ведь не теперь, когда их жизнь так изменилась! С безмолвного согласия Лю Синя хлопоты по хозяйству в доме на улице Инхуа легли на плечи Тан Цзэмина. А ему, казалось, было только в радость и совсем не трудно. Кое-как уговорив юношу сесть и заняться чем-то другим, Тан Цзэмин наскоро привел двор порядок и теперь ковырялся в пруду. Вонь, которую источал Шуцзы, становилась с каждым днем невыносимее – даже Байлинь теперь держался от друга подальше, а сама черепаха то и дело старалась пробраться в постель к Лю Синю или Тан Цзэмину, будя их среди ночи своим смрадом и довольно сопя.

Отложив книгу, Лю Синь снял с огня котелок с дымящимся клеем. Найдя вчера его рецепт, юноша вознамерился применить новые знания на практике, подклеив облупившийся верхний слой статуи Будды в главном зале. Вид полуразрушенных изваяний иногда вгонял его в дрожь.

Все эти дни Лю Синь только тренировался с мечом в одной из больших комнат или в лесу и читал книги, изнывая от безделья. Тан Цзэмин, напротив, чувствовал себя в пустом храме как рыба в воде. Его, казалось, совсем не смущало, что они были здесь совершенно одни, вдали от людей, под самыми облаками. Он вел себя уверенно и свободно, тогда как Лю Синя изредка все же продирал мороз по коже от мысли, что здесь было зверски убито больше ста человек.

Постепенно это место перестало выглядеть столь гиблым и мрачным: листья больше не валялись повсюду, а краску на облупившихся дверях и колоннах обновили. Им даже удалось починить двери нескольких спален и сжечь те, что были разбиты и окровавлены. Главный зал, в котором сейчас стоял Лю Синь, был открыт, давая обзор