Родной дом - Нина Александровна Емельянова

Витька услышал, как дядя постукивает пальцами по столу.

— А в дороге, когда возили товар, выпивали?

— Я уже говорил прокурору в районе — зимой выпивал. Так ведь с морозу и не допьяна же! Посидишь с человеком, погреешься…

— Ну вот, вы сидите с человеком, время идет, а ящики — товар — остаются на машине без присмотра?

— Ящики укрытые брезентом, подоткнутые со всех сторон. — Голос был уверенный: дядя Николай видно, не допускал никакого сомнения. — Возит всегда Кафтасьев, парень честный… Да это все пустое.

— Ну, хорошо! — нетерпеливо спросил дядя. — Как у вас происходило получение и сдача товара? Вы когда-нибудь получали на складе товары в нераспакованном виде.

— Не один раз получал.

— И расписывались в получении?

— Расписывался.

— А не бывало, что заведующий магазином распаковывал товары без вас, во время вашего отсутствия?

— Вот это бывало. Поликарп не раз ругал меня: «Почему ты не вскрыл тюки на складе Райпотребсоюза? Опять, говорит, товара получено меньше, чем значится по накладным!» А как получается? Припозднишься, на ночь мороз крепчает, некогда их вскрывать. Десять лет Семена Михеича, кладовщика на базе, знаю, вот и поедешь так…

— Я и об этом слышал. А как вы поступали, когда кладовщик ваш был в отпуске и его заменял кто-нибудь?

«Вот как он здорово выспрашивает!» — подумал Витька.

— Да, бывало, и у Макарова, его сменщика, брал нераспакованный товар.

— Вот вам первая возможность присвоения у вас товара, — строго сказал дядя Алексей. — Надо бы проверить, что там у вас делается на складе базы.

— Я на Семена Михеича не могу думать, а про Макарова не знаю, но думал…

И вдруг дядя Алексей заговорил совсем другим, задушевным тоном:

— Мало ты, Николай Кузьмич, думал о своих обязанностях, вот что! Не обижайся на меня, но я тебе по партийной совести все сейчас скажу. Тебе поручают доставить товар в сельпо, да еще в прошлом году, когда как раз начал поступать в сельпо настоящий, нужный населению ассортимент, когда колхозники только начали убеждаться, что государство наше имеет все возможности дать в деревню необходимые им товары…

«Вот как говорит дядя Алексей! Видно, хочет пронять дядю Ломова. Вот как он переживает за человека! — подумал Витька. — Но что же это? Значит, дядя Николай все-таки виноват!» Он страшно согнулся у щели, прищурил глаз, ему блеснул свет из горницы.

— … выходит, что ты везешь товар, совсем не думая, что делаешь. Ты большое дело делаешь, государственное — снабжаешь деревню необходимым — и, значит, борешься этим с кривотолками о нашем неумении торговать, о нашем незнании потребностей колхозников. Неужели ты не понимаешь, как нужны сейчас в деревне люди, умеющие правильно выполнить порученное им дело? А ты… если ты действительно невиновен в недостаче товара и денег, — а я этому верю! — не хочешь задуматься, кто же этот злостный, этот вредный нам виновник, из-за которого люди в деревне говорят: «Опять в нашем сельпо засели жулики!» Я думаю, ты и сам должен догадываться. А молчишь. Неправильно это!

Витька устал сидеть скорчившись и уже не мог больше вникать в разговор. О многом надо было спешно рассказать Антону и прежде всего о том, что говорил дядя Алексей его отцу. Он, похоже, думает, что отец Антона не виноват, а виноват по-настоящему кто-то другой, кого и надо отыскать. Его, конечно, найдут. И о том надо рассказать, что девушка может быть народным следователем и что девушку эту он встречал у Светлой, когда она приезжала из района по делу Антонова отца. А не пора ли все-таки потихоньку вылезать отсюда? Вот обрадует он Антона!

Пользуясь тем, что в избе стали разговаривать громче, Витька полез по толстой балке, свалил лежавший на ней кирпич и, испугавшись, что услышат внизу, затих…

— Ты напрасно думаешь, будто тебя хотят засудить, — это опять был голос дяди Алексея. — А ведь дело суда — восстановить справедливость.

— Да нет, справедливость-то мне самому придется восстанавливать, — неожиданно бодрым голосом сказал дядя Николай. И Витька снова приник к щели, всеми силами стараясь разглядеть разговаривающих в избе.

Но он увидел только руку дяди Николая, лежавшую на краю стола, и рукав его синей рубашки. Витька передвинулся, и вдруг перед ним появилось поднятое вверх к нему лицо, которое было и знакомо и незнакомо Витьке. Те же светлые неровно подстриженные волосы распадались надо лбом, те же желваки выступали под скулами и тень ложилась вдоль впалых щек — сколько же раз он видел это лицо! Но глаза дяди Николая необычно блестели и с таким упорством смотрели прямо на Витьку, что он отпрянул в сторону, больно стукнувшись о кирпичный боровок печи и сразу потеряв это внезапно возникшее перед ним лицо.

Конечно же, догадался Виктор, дядя Николай смотрел совсем не на потолок, а обращался к дяде Алексею.

— Правильно вы сказали: я виноват. Но только не в том, что не хочу сейчас искать виновных в хищениях. А моя вина в том, что и до ревизии мне многое казалось неладным в нашем сельпо, а я молчал и не принимал мер к выяснению. Вот в чем я виноват, Алексей Васильевич. И эту вину я сам увидел, когда все случилось. И еще, конечно, недопустимая небрежность с товарами была с моей стороны — это так и есть.

— Хорошо, что ты меня правильно понял, Николай Кузьмич, — сказал дядя. — Я так и думал про тебя, что кое-какие мысли будоражат твою совесть…

— Будоражат, Алексей Васильевич, я от этого и пить стал. Когда меня обвинили, я понял, что другие-то выскочили, сбросив на меня всю вину, а я, не взяв даром пачки махорки, оказался действительно виновным, позволив людям заниматься хищением… — Голос дяди Ломова теперь звучал возмущенно, и слова бежали быстро одно за другим. — Вот хотя бы с боем посуды. Я же ведь знаю — были разбиты две бутылки водки в дороге, а Кротиков говорит: восемь, — и показывает осколки. Да что говорить, худо получилось: мне бы все открыть, а я… запил в те дни. Если бы не Антон, я бы и в районе трезвым не был.

— Да, могу сказать еще: у тебя, Николай Кузьмич, прекрасный защитник. Ты, наверное, знаешь — твой сын так убежден в твоей невиновности, что пошел к прокурору. …

— Кто пошел? — перебил дядя Николаи.

— Сын твой пошел.

Отец Антона молчал. Потом Витька едва расслышал его очень тихий сейчас голос:

— Нет, я ничего не знал об этом. Антоша, правда, со мной в районе был, но он, не сказавшись мне, пошел.