Страшные сказки Женщины в белом - Крис Пристли

когда его ненаглядные орхидеи зачахли и таинственным образом погибли. Симптомы заболевания не походили на те, что описаны в книгах. Он был растерян. Уничтожен. Оскар едва сдержал злорадство.

И если он чувствовал хоть малейший укол совести, ему достаточно было вспомнить, как отец наотрез отказался даже обсуждать его желание начать собственное дело.

Оскар делал все с умом. Он не добавлял соль сверх меры и делал это только перед самым поливом.

Лейки и опрыскиватели промыли, а потом и вовсе заменили, но растения по неясной причине увядали и сохли одно за другим. Отец Оскара все больше приходил в отчаяние.

Он запретил садовникам и слугам входить в оранжерею, а заодно велел Оскару и жене не трогать растения на случай, если его домашние, сами о том не подозревая, переносят какую-то доселе неизвестную болезнь. Оскара не надо было просить дважды. Трогать отвратительную зелень ему совсем не хотелось.

Теперь отец сам следил за всеми этапами полива и подкормки, что усложнило Оскару задачу, но тем больше удовлетворения приносил успех.

С последней операции по подсаливанию воды прошло уже несколько дней, и Оскару не терпелось пробраться в оранжерею и приняться за дело. Родителей он не видел с завтрака. Отец теперь еще меньше интересовался Оскаром, полностью посвятив себя воскрешению дражайших растений.

Оскар полагал, что родители в оранжерее, и с нетерпением ждал их возвращения, чтобы проникнуть внутрь и нанести еще больший урон.

Но невозможно же находиться в этой парилке так долго без всякого перерыва. Оскар сидел перед дверью уже несколько часов. Должно быть, они куда-то ушли. Как бы там ни было, нужно проверить.

Оскар вошел в оранжерею, очень старательно напустив на себя непринужденный вид. Оказавшись внутри, он вдруг понял, что воздух как будто стал еще более тяжелым и влажным.

Но это не все. Был еще непонятный запах: сладкий и опьяняющий. Густой и резкий аромат, который Оскар не узнавал, но который манил его, как роза — пчелу.

Завернув за угол, он увидел родителей и ругнулся. Они глядели на огромное уродливое растение, которое отец показывал ему неделю назад. Отец стоял к нему спиной.

Только подойдя ближе, Оскар заметил, что ступни отца чуть не достают до земли. Он словно взлетел, зависнув над полом на два-три дюйма. Затем Оскар заметил, что из отцовской спины торчит шестидюймовое острие.

Он шагнул вперед и увидел, что обоих родителей пронзили огромные шипы, которые, по-видимому, выросли из-под земли и прикончили их.

Шип, проткнувший мать, также поднял ее в воздух на несколько дюймов, насквозь пробив при этом тетрадь и пригвоздив ей к груди.

Родители Оскара смотрели прямо: глаза раскрыты, рты разинуты. На лице матери написано потрясение, а на лице отца — нечто похожее на восхищение. Перед ними безвольно висели странные цветы (или плоды?), но теперь они треснули и походили на сдутые воздушные шарики.

Сердце Оскара ухало в груди. Он был потрясен и испуган. Но вот что удивительно: скоро эти чувства начали пропадать.

Оскар никогда не желал родителям смерти. Конечно же нет. Но ему вдруг стало ясно, что не так уж и сильно он будет по ним скучать, а грусть отступала при мысли, что теперь дедушкино состояние перейдет к нему и он откроет лавку — его мечта исполнится.

Какая ирония: отец пал жертвой одного из своих дурацких растений. Он сдувал с них пылинки, тратил на них кучу денег — и все равно не получил взаимной любви.

Оскар снова взглянул на мать и в ужасе заметил, что из ее открытого рта выглядывает крохотный побег. Зеленая дрянь прорастала сквозь нее. Оскар вздрогнул. Неужели растение так питается?

Думать об этом Оскару не хотелось. Он позовет слугу, и тот приведет полицию или врача, или к кому обычно обращаются в подобных случаях. И тут веки матери дрогнули, и она моргнула. Боже милостивый, она еще жива! Может, и отец тоже?

Оскар инстинктивно шагнул вперед, но остановился. Нет. Нет. Подходить к растению нельзя. Слишком опасно. Мать, возможно, и жива, но ей уже не помочь, сказал он себе. Им обоим уже не помочь.

Он приведет слугу. Чуть погодя. Спешить ни к чему. Оскар безуспешно попытался прогнать мысли о лавке, которую откроет на унаследованные деньги — деньги, которые он не станет спускать на эти дьявольские растения. Он отступил, и что-то коснулось его затылка.

Он обернулся, ожидая увидеть испуганное лицо одного из слуг, но это был странный зеленый плод.

Прежде чем он осознал, что плод цел, тот лопнул и выпустил мелкие как пыль споры Оскару в лицо — в нос, рот, глаза.

Какое-то вещество в спорах парализовало его, но, пока Оскар еще мог двигать руками, он потянулся к побегу, с которого свисал плод. Побег был покрыт длинными белыми волосками. Дотронувшись до него, Оскар услышал звук, похожий на щелканье кнута, и что-то сильно толкнуло его в грудь, прямо под сердце.

Несмотря на всю мощь, удар не сбил Оскара с ног, ведь его нанес шип длиной в два фута, который стремительно выскочил из-под корней ужасного растения, издав резкий щелчок, словно захлопнувшаяся мышеловка. Шип пронзил Оскара и обездвижил его.

На мгновение Оскар задумался, не умер ли он, но он знал, что еще жив. Больно тоже не было. Что-то — споры или сам шип — подействовало как анестезия.

Хотя Оскар не чувствовал боли, он понял, что из шипа уже начал прорастать побег, и через несколько часов тоненький стебель выглянет у него изо рта и увенчается весьма милым переливчато-голубым цветком — точно таким, какой Оскар краем глаза заметил во рту у матери.

* * *

Когда рассказ подошел к концу, я невольно ахнул. Он завладел мною, как то жуткое растение — Оскаром, и меня парализовало так же, как его и его бедных родителей.

Эта последняя роковая сцена представилась мне пугающе ясно. Я чувствовал духоту и спертый воздух оранжереи. Видел каждый листок и побег того смертоносного растения. Вдыхал запах его голубых цветов.

Кроме того, я явственно ощущал, что там, в оранжерее, между пятнами света, находился кто-то еще. Но каким бы четким ни был этот образ, он в секунды рассыпался и исчез, словно рисунок на песке, смытый волной прилива.

Странным образом рассказ оказал на меня изнуряющее действие. Я был вымотан. Можно было подумать, что я напрягал не воображение, а мускулы. Мысли у меня путались, и телесных сил словно не осталось. Я будто приходил в