Записки для Пелле - Марлис Слегерс

э… Арану нельзя уезжать! Так сказал сотрудник приюта. Он испугается, что от него снова хотят избавиться. А если мы его возьмём к Джеку, то он может так подумать. Мы с Араном останемся здесь, будем спать в домике на дереве. В этом нет ничего страшного. По ночам уже не так холодно, и я вполне могу переночевать один. Да и потом, я же буду с Араном! А в случае чего, Лотта совсем рядом.

* * *

Мы выстроились полукругом в кабинете музыки, где репетировали «Одиссею». Состоялось уже несколько репетиций. И, скажу честно, мне нравилось больше, чем я ожидал. Пока прогоняли, в основном, чужие сцены. До меня очередь дошла только однажды: мы с Эвой порепетировали кусочек, где Телемах разговаривает с матерью.

– …и в начале пьесы Одиссей прежде всего думает о себе, – рассказывал менейр Хендерсон. – Во время путешествия домой он теряет многих воинов, но не слишком оплакивает их. Их гибель для него – в первую очередь неприятность, случившаяся с ним. Он не принимает всерьёз горе оставшихся воинов. Одиссей рвётся домой, к жене и сыну. То есть к тебе, Эва, и к тебе, Пелле. Он потерял счёт времени, не думает о том, что его сын Телемах уже превратился в юношу. Кстати, мы немного осовременим пьесу. Так, у Гомера Одиссея заманивают к себе прекрасные женщины, они поют и стараются соблазнить его, чтобы.

– Зачем же это менять? – хохотнул Тычок. – Мне очень даже по душе, когда меня хотят соблазнить прекрасные женщины!

Я всё лучше понимал, почему на роль Одиссея учитель назначил Карла.

Менейр Хендерсон улыбнулся.

– Мы хотим представить зрителям более современную версию. Поэтому я придумал заменить сирен – тех самых поющих красавиц – рэперами. Нужно идти в ногу со временем. Что ж, начнём со сцены встречи Одиссея и Телемаха. Она происходит в хижине свинопаса, который хорошо знает царевича. Отец и сын не виделись двадцать лет, и Телемах не сразу, но узнает в чужестранце, похожем на бродягу, своего отца. Вы прочитали сегодняшние сцены. Эта – ключевая, самая важная. В ней отец и сын наконец находят друг друга и решают вместе возвратиться к Пенелопе. – Учитель взглянул на Эву. – Её руку и сердце пытаются завоевать многочисленные ухажёры, поэтому Одиссей и Телемах должны как можно скорее вернуться домой.

Я посмотрел на Тычка. У меня не было ни малейшего желания выходить с ним на сцену. Это лежало слишком далеко за рамками моей зоны комфорта. Он тоже смотрел на меня. От перелома носа почти не осталось следа, разве что совсем маленькая горбинка, как складочка на асфальте. И держался он поуверенней.

– Карл, Пелле, встаньте по местам. Надеюсь, вы выучили текст. Юрген, ты играешь свинопаса. Ты только что радушно приветствовал Телемаха. Он просит тебя пойти к Пенелопе и рассказать о своём возвращении. А потом замечает в углу незнакомца. Карл, садись.

Я вдохнул поглубже.

* * *

– Пелле, задержишься на минутку? Карл, ты тоже.

После урока Ха-Ха подозвал нас к себе. Дождавшись, пока кабинет опустеет, учитель сел и указал на два стула.

– Присядьте.

Тычок опустился на стул, широко расставив ноги и демонстративно сложив руки на груди. Я слегка отвернулся от него.

– Знаете, ребята, если вы и дальше не будете смотреть друг другу в глаза на сцене, у нас ничего не выйдет. Пелле, я понимаю, что тебе не хочется играть с Карлом, но сложно от этого всем. По-моему, вам надо поговорить по душам. Карл, тебе есть, что сказать Пелле?

– Чего? Нет. Скорее, это ему есть, что мне сказать. – Тычок вызывающе уставился на меня.

– Н-н-нечего мне тебе сказать.

– Значит, разговор окончен, – отрезал Тычок, приподнимаясь.

– Не так быстро. Посиди пока, – раздражённо бросил учитель. – Пелле, поделись с нами своими мыслями. Объясни, как на тебя подействовало то, что Карл украл твою записку.

– Это идиотизм. Дебилизм. Так не поступают.

Тычок вздохнул.

– Чувак, я уже извинился. Чего тебе ещё?

– Я хочу знать, что там было написано!

Глаза мне вдруг застлала красная пелена. Огненно-красная. Глубокая, тёмная и яростная. Я вскочил, опрокинув стул. Тычок испуганно отъехал подальше вместе со стулом.

– Ты чего, чувак, успо… – Его голос слегка дрожал.

Я стоял напротив него, сжав кулаки.

– Да ты понятия не имеешь! – заорал я. – Ты не знаешь, каково это – когда твой отец мёртв! У тебя есть и мама, и папа, но, когда мой отец умер, моя мама тоже немножко умерла! И всё, что у меня от папы осталось, – это записки! А ты, идиот несчастный, украл одну и думаешь, что одного извинения достаточно?! Ты сейчас вернёшься домой, к родителям и сестре. И вы сядете вместе ужинать, будете смеяться и разговаривать. Ты посмотришь с папой по телеку футбольный матч. Ты иногда слышишь, как твои родители ссорятся, видишь, как они обнимаются. И наверняка думаешь, что родители у тебя отстойные, а у твоей матери дурацкая причёска, – я тоже так подумал, когда она к нам приходила. Но они у тебя есть, оба! А когда я прихожу домой, папы там нет! И никогда не будет! И единственное, единственное, что у меня ещё осталось, – это коробка с записками! Ты подонок, Тычок. И никому не нравится твоя дебильная привычка всех пихать. Я бы с удовольствием ткнул тебе в морду, но не стану. Ты этого не стоишь. Ты – просто таракан, и ничего больше.

В кабинете воцарилось молчание. Я тяжело дышал. Я будто бы слегка вырос, а Тычок съёжился. И, может быть, мне показалось, но менейр Хендерсон, похоже, выглядел довольным.

– Блин, Пелле, чувак, да успокойся ты…

Тычок глубоко вздохнул и неуверенно глянул на учителя, словно ожидая от него помощи. Тот молчал.

– Я… Прости. – Тычок посмотрел прямо на меня, и по его глазам я понял, что ему и правда жаль. – Прости. Нельзя было этого делать. Я… я просто не подумал. Я и представить себе не могу, что больше не увижу своего отца. Сам не знаю, зачем я забрал ту записку. Наверное, хотел показаться крутым парнем. Записка… её не унёс ветер. Она.

– Что?! Она ещё у тебя?! – Мне хотелось схватить Тычка за грудки и хорошенько встряхнуть.

– Нет. – Он опять вздохнул. – Я принёс её домой и положил на клетку морской свинки. Я хотел её тебе вернуть, Пелле. Правда. Я чувствовал себя немного виноватым. Я глупо поступил.

– Но где она сейчас? Говори!

Менейр Хендерсон тоже напряжённо вглядывался в лицо Тычка.

– Это важно, Карл. Записка, оказывается, у тебя.