Никогда - Карола Мартинес Арройо

к нам и обнимали. Кое-кто ушел. Я все ждала, что будет дальше, но все кончилось. Подошли мои одноклассники, обняли меня и передали письмо от школьных друзей. Они говорили со мной, спрашивали, как я себя чувствую. А я думала только о том, что прямо сейчас кремируют мою маму, и отвечала: «Все хорошо, я в порядке, спасибо». Бабушка жестом позвала меня к выходу вместе со всеми.

Мы проделали полпути, когда меня обняла тетя Росарио, очень пожилая дама, дедушкина старшая сестра; она сказала мне: «Это испытание. Тебе помогут вера и принятие». С этими словами она сняла с шеи цепочку с образком и вложила ее мне в руку.

«Испытание – это вступительное, когда в школу поступаешь», – подумала я, но тетя Росарио всегда была добра ко мне, поэтому я ответила ей настолько любезно, насколько могла:

– Спасибо, тетя, но я откажусь – в Бога я не верю, а на цепочки у меня аллергия.

Бабушка Нильда сердито поглядела на меня и тихонько процедила: «Могла бы и взять».

Мы вернулись домой к обеду, нас привезли бабушка с дедушкой. По дороге папа не сказал ни слова, бабушка сто раз спросила, как мы себя чувствуем, а Мэгги много плакала.

Мы поднялись домой, бабушка начала прибираться.

– Энрике, сходи купи чего-нибудь поесть.

Дедушка позвал папу пойти вместе, а тот еле слышно ответил «не могу, не могу», и бабушка отправила с дедом меня.

– Фьоре, сходи с дедушкой, покажешь ему, где что.

– Я не знаю, куда пойти.

– Сходи за пиццей или мяса на гриле купи. Неважно.

– Бабушка, я ужасно устала. Дедушка не может сходить один или с папой?

– Фьоре, ты разве не видишь? Папа сам не свой!

– Ладно, схожу, только мне тоже грустно!

– Спасибо.

Я молчала всю дорогу, дедушка, наоборот, болтал – о клубе, о футбольной команде, что-то про кубок страны; я глядела на него, он все говорил и говорил, а потом осекся. Мы бродили по району, пока не нашли, где купить мяса на гриле, и молча вернулись домой.

Бабушка накрыла на стол, мы поели. Потом убрали со стола, и она взялась мыть посуду. Потом отправила сообщение нашей помощнице Андрее, чтобы договориться, когда той приходить. Заглянул дедушка Уго, и они говорили о каких-то пустяках. Все это время я глядела на них и ждала, когда мы перестанем делать вид, что ничего не произошло, и дадим уже волю слезам. Была пятница, мама умерла, а бабушка с дедушкой обсуждают, кто и когда придет убраться в квартире. Мне показалось, я смотрю какой-то спектакль. Я взяла Мэгги за руку, и мы ушли играть в планшет, а потом она заснула.

– Фьоре, Каролина звонит.

– Привет!

– Солнышко, я так тебя люблю! Мне нужно уладить кучу дел, сейчас я на выставке и не могу все бросить и уехать. Но как только смогу, сразу же вернусь в Барселону, а оттуда – к вам.

– Ладно.

– Фьоре, поговори со мной.

– О чем?

– Расскажи, как ты?

– Плохо.

– Поделись со мной.

– Чем?

– Ладно, вижу, ты не настроена разговаривать. Дай трубку бабушке.

Я одна у себя в комнате. Свет не горит, все спят.

Мэгги, папа и я впервые одни дома. Темно и тихо. Я не могу уснуть, долго ворочаюсь в постели. Села за стол, начала смотреть сериал – не смогла сосредоточиться. Принесла книжку, легла, не читается: топчусь на одной странице, на одной строчке, на одном слове. Выключаю свет, ворочаюсь, пытаюсь лечь поудобнее, может, усну? Не спится.

Сажусь, включаю свет. Как мы теперь будем жить?

У нас всегда все делала мама. Папа постоянно был в разъездах, а мама работала из дома. Все время что-нибудь говорила, давала указания, устраивала.

«Ну-ка, поднимайся. Давай, живее! Девочки, поторопитесь. Идем! Я люблю вас! Захвати завтрак. Обед на столе!»

Интересно, комнаты хранят голоса? Если напрячь память, в голове звучит ее голос: «Фьоре-э-э, выключай свет и ложись спать! Не заставляй меня вставать!»

Нужно было почаще ее обнимать. Поменьше ругаться с ней, не доводить до слез.

Надоело ворочаться. Выхожу в коридор, подхожу к родительской спальне, но теперь это только папина спальня. Ухожу, ложусь в постель к Мэгги. Устраиваюсь осторожненько, чтобы не разбудить ее, иначе проснется, захочет болтать и играть. Она поворачивается ко мне, обнимает, не просыпается. Я лежу – полтела под одеялом, голова набок, Мэгги дышит мне в ухо.

Глава 4

Первая суббота без мамы. Весь прошлый год суббота была нашим особенным днем.

По утрам в субботу мама преподавала в университете, а я занималась на подготовительных курсах. Мама отвозила меня туда, и мы завтракали вместе. В полдень папа с Мэгги забирали меня, и мы ехали за мамой на метро, а потом обедали вчетвером.

По субботам можно было есть что угодно, например, сэндвичи из супермаркета, бургеры или комплето[2] из ларька на площади – вообще все что угодно.

Не знаю, что мы будем делать по субботам теперь.

Не знаю, что делать в принципе, не только по субботам.

Вообще ничего не знаю, как будто в голове пусто, один воздух. Никак не могу заставить себя думать о привычных вещах. Допустим, сегодня суббота. О чем это говорит? Почему суббота так называется? Я читала, что название как-то связано с греческими богами. Да какая разница? По-моему, когда у тебя умерла мама, дни недели нужно переименовать.

Не суббота, а «Я скучаю по тебе».

Не вторник, а «Плачу без конца».

Не понедельник, а «Нельзя оставлять ее одну в гробу».

Как-то так. Но нет: все называется по-старому, а время идет, как и шло.

Я рано встала и пошла в мамин кабинет. Там все было как при ней. На столе карандаш, множество бумаг. Раскрытая книга лежит обложкой кверху. Захотелось навести порядок и в то же время не трогать ничего. Может, сделаем в ее кабинете музей? Не будем открывать окна, оставим все как есть навсегда.

В комнате было множество листов, исписанных ее красивым почерком – круглым и таким понятным.

Кое-какие мамины привычки я просто обожала. Например, у нее была коллекция карандашей, ластиков и точилок; на каждый проект она выбирала по одному предмету и выкладывала на стол, а мы с Мэгги то и дело таскали их у нее со стола, и она ужасно сердилась.

Теперь на столе лежали карандаш в сердечко, ластик в форме маффина и точилка-крокодильчик. Рядом – стопка распечатанных листов. Это книга, которую мама переводила. Она работала на компьютере, а