Кощеевич и война - Алан Григорьев

раз уже многоголосый. Но Кощеевич выставил ладони вперёд, словно невидимый щит, и стрелы не достигли цели. Все, кроме одной. Той, что вонзилась в плечо Мая. Советник дёрнулся, а Мрак — вот дурень! — вместо того чтобы ослабить хватку, полоснул заложника ножом по горлу. Тот издал булькающий звук. На снег хлынула кровь.

Кощеевич взревел, словно раненый зверь. А Яромир понял: вот она, возможность сбежать! И потащил коня царевича в сторону, за спину Отрады. Через мгновение дивий и навий отряды набросились друг на друга, обнажив клинки. Кто-то рванул за Яромиром, но Отрада, преградив путь, рявкнула:

— Куда прёшь? Дезертировать вздумал?!

Вояка, охнув, сдал назад. Зато другие начали оглядываться. Яромир сообразил: нужно заклинание, чтобы отвести глаза. Он знал такое от матери и сам пару раз пробовал. Раньше получалось, но в спокойной обстановке. Эх, была не была! Он зашептал слова чар, надеясь, что ничего не перепутает. И — слава богам — удалось! Их с царевичем вдруг укутал густой туман, и все, кто смотрел в их сторону, отвернулись. На берегу озера закипел бой.

— Беги один, — вдруг сказал Радосвет и в следующий миг рухнул с коня.

Яромир подхватил обессилевшего друга, но и сам не удержался на ослабевших ногах. Они вдвоём покатились в снег. Глупый конь шарахнулся в сторону и, задрав хвост, помчался по полю.

— Дурная скотина! — зло выплюнул Яромир вслед коню. Он сел, потом рывком заставил сесть Радосвета. — Я тебя не оставлю, слышишь?!

— Беги! — Царевич из последних сил оттолкнул его. — Ты мне обещал, помнишь? Что поможешь Таисье и Аннушке.

— И что я им скажу? Что бросил тебя замерзать в снегу? Да они меня на порог не пустят, и будут правы! Друзья так не поступают. Ничего-ничего. Сейчас отдохнём немного и продолжим путь. Тут наверняка поблизости должно быть жильё. А пока — туман нам в помощь.

— Нас найдут. И убьют обоих. Не отец, так Кощеевич.

Слабеющий голос Радосвета Яромиру совсем не нравился.

— Не каркай — не вещунья.

Он принялся растирать царевичу руки. Потом пощипал за щёки и за уши, чтобы прилила кровь, между делом поглядывая, что творится на берегу. На чью сторону склоняются весы?

Радосвет поднял голову:

— Я вижу Птицу-войну…

Яромир огляделся, но ничего не увидел, кроме уже знакомой вороны, кружащей над Кощеевичем. Тот, кстати, в схватке не участвовал — стоял на коленях в снегу перед телом погибшего советника. А битва обходила их, как речная вода обтекает горюч-камень. Видать, не обошлось без чар.

— Это просто вещунья летает да каркает, — попытался успокоить друга Яромир. — Не обращай внимания.

— Нет, не вещунья. — Царевич облизнул потрескавшиеся губы. — Похожа на ворону, да не она. Вместо головы — птичий череп. И глаза горят ярко-ярко.

— Ты просто бредишь от упадка сил.

— Неправда. Я никогда не видел яснее, чем сейчас. Знаешь, что делает Птица-война? Подбирает камешки и кладёт на чаши весов. То на одну, то на другую. Какая из них перевесит, та сторона и победит в сражении.

Тут Яромиру стало не по себе. По спине пробежали колючие мурашки. А ну как и правда видит? Хотя Радосвет и никудышный чародей, но царская кровь есть царская кровь — крепко-накрепко с дивьей землёй повязана.

Во рту стало сухо от волнения, но пара горстей снега избавила его от жажды.

— И кто побеждает?

— Пока наши. Но исход битвы ещё не решён.

У Яромира от напряжения уже слезились глаза, но высмотреть таинственную птицу он так и не смог. Зато увидел, как Лютогор зарыдал, закрыв лицо руками. Неужели даже ледяное сердце может горевать о смерти друга?

Ладони Кощеевича вдруг засияли мертвенно-синим светом, не предвещая дивьим воинам ничего хорошего. Хрипло и упреждающе закаркала ворона. На Медовом озере лёд пошёл трещинами и встал на дыбы, как норовистый жеребец. Бахнула вспышка, вмиг ослепившая Яромира. Вскрикнув, он повалился в сугроб — прямо в объятия невыносимого холода. А в ушах шептал-шелестел вкрадчивый голос Лютогора:

«Тот хлад, что довелось мне испытать, я вам хочу сторицею отдать — лёд тянется ко льду, и боль утраты пусть разобьёт жестокие сердца. А я пройду отсюда — до конца, без жалости карая виноватых».

Яромир подумал: вот и всё. Наверное, так же когда-то замёрзли его мать с отцом. Он накрыл царевича собой, пытаясь согреть того своим теплом — отдать последний долг, защитить… Налетел порыв ветра, показавшийся неожиданно тёплым. Даже эта опостылевшая зима была не настолько злой, как ледяные чары Кощеевича. Изо рта вырвалось облачко пара. Зрение возвращалось постепенно, и Яромир сперва не поверил своим глазам: снег на Услада-поле стал полностью чёрным.

Радосвет пошевелился, и Яромир перекатился на спину. Он не удивился, если бы и небо почернело, но над головой простиралась весенняя синь. И это обнадёживало.

— Мы что, живы?… — прохрипел царевич.

— Кажется, да. — Яромир сделал глубокий вдох, тут же отозвавшейся болью в рёбрах.

— Кто победил?

— Не знаю…

Остался ли вообще кто живой после заклятия Лютогора? Яромир повернул голову — и обомлел. На берегу Медового озера застыло три десятка статуй из синего льда. А навьего отряда уже и след простыл — ушли и сани с добром прихватили.

Царевич с тихим стоном приподнялся на локте, но в следующий миг воскликнул:

— Ох, отец!

Теперь Яромир тоже увидел Ратибора — заледеневшего от пяток до макушки. Так ему и надо, негодяю!

— И Весьмир там… И Отрада… Все наши. Или нет, не все. Яснозор спасся. Ну или в полон его взяли.

— Ты понимаешь, что это значит? — Яромир тоже сел, зашипев от боли. Хотел бы подняться на ноги, но понял, что пока не в силах, поэтому просто склонил голову перед Радосветом.

— Что? — захлопал тот глазами.

— Теперь ты царь. Вся Дивь