Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

Мужик испуганно охнул, отступая.

– Да точно ли ты слепой? Сейчас братьев позову, с ними ты не управишься. Как окружим тебя со всех сторон – побегай-ка. Надо же, собачек моих под бугор кинул, меня обидел! А ты догони меня, слепой, догони.

Послышался звук торопливых шагов, где-то скулили собаки.

– Митя, сынок, как ты?

– Ох, тятенька, – отозвался слабый голос, – покусала меня собака, встать не могу. Как дальше-то пойдем?

– Я тебя понесу. – Николаша поднял мальчика на руки. – Что ж ты, Митенька, весу воробьиного. Ты глазками смотри, путь мне подсказывай.

– Ловко ты с дядькой расправился, будто зрячим стал. Хороший ты у меня, только не плачь, чего плачешь?

Теплая ладошка легла на щеку Николаши.

– Тебя, сынок, жалко.

– Тятя, впереди лес, может, тот, где мы с дядей Оглоблей и дядей Колодой жили. Ты иди прямо, дорога здесь ровная, а мне чего-то спать хочется, закрою глазки.

– Митя, Митенька, не спи, – просил Николаша, но мальчик не отвечал.

Николаша нес свою драгоценную ношу и боялся споткнуться.

– Люди, кто-нибудь, помогите! – кричал он – Господи, куда идти-то? Вот доля моя тяжкая. К дому бы какому прибиться, да боязно. Вдруг опять собак спустят.

Но никто не отвечал ему.

– Митя, очнись!

Мальчик молчал. Николаша подул ему в лицо.

– Плохо тебе, родненький?

– Тятя, – наконец раздался еле слышный голосок.

– Очнулся, Митяша?

– Ой, тятя, мы ведь почти у самого леса. Как же ты дошел?

– Господь, видать, помог.

– Да, лес этот. Узнаю его.

– Теперь жилище наше отыскать бы. Глазоньками смотри, Митенька.

* * *

Наконец путники вышли на поляну, где была заимка. Из трубы поднимался дымок.

– Печку кто-то топит, – обрадовался мальчик. – Видать, кашку варит. Может быть, дядя Оглобля с дядей Колодой вернулись?

– Вряд ли, – с сомнением покачал головой Николаша, – они сейчас в поле от зари до зари трудятся. Чужой человек это. Заимка ведь не куплена, кому нужно, тот и останавливается. Лишь бы человек добрый попался, не прогнал.

Плечом Николаша открыл дверь. Митя огляделся. Через маленькие окошки свет ровными дорожками проникал в дом. Печь действительно топилась. Рядом стояла женщина, опершись на ухват, и смотрела на уголья, мигающие красными и оранжевыми огоньками.

– Здравствуйте, люди добрые, – сказал Николаша, входя, – не гоните нас, бедных путников, дайте передохнуть немного.

Женщина выпрямилась, ухват, громыхнув, упал на пол.

– Коля! Ты ли это?

– Неужто опять знакомца встретил, – удивился Николаша, – до чего же мир тесен. Ты кто?

– Агашка я, Коленька. Что с тобой случилось, милый человек?

– А то ты не знаешь, – злость вскипела в Николаше, – встретилась бы ты мне раньше, змея подколодная. Дала травку, «прозора» называется, глаза после нее огнем жгло, ослеп я.

– Ох, Коленька, так ее чары быстро проходят, ты давно прозреть должен. Не навсегда же ты зрение потерял.

– Год уже ничего не вижу. Хорошо, малец мне помогает, да и он, видать, скоро меня покинет. Собака его покусала.

Агашка торопливо подошла к Николаше, взяла мальчика из его рук, уложила на лавку, на которую был постелен тюфяк. Митя вскрикнул.

– Ты что делаешь, Агашка! Не тронь мальца! Ему сегодня знаешь как досталось!

– Знаю, Коленька. Плечико я ему вправила, вывихнуто было, теперь кровь надо остановить, не то истечет весь.

– Так чего ждешь?

– Травы мне нужны, они в этом лесу растут.

– Ох, Агашка, можно ли тебе доверять! Изведешь Митеньку.

– Зачем так плохо обо мне думаешь? Разве не я тебя спасла?

– Так сходи и принеси что надо, чего медлишь.

– Ты ж только ослеп, а со слухом у тебя вроде все в порядке, – усмехнулась Агашка. – Слышишь, цепь брякает? На цепи я с ошейником сижу, как собака. Цепь длинная, во двор выхожу, а дальше – нет. Но здесь поблизости нужные мне травы не растут. Так что иди, миленький, в лес, я тебе аукать буду, на мой голос возвратишься. Поторапливайся, Коля, плохо твоему мальчику.

Трижды ходил Николаша в лес и приносил охапки, но лишь на третий раз из вороха травы Агашка выбрала нужную. Она промыла Мите раны, положила на них листочки, остановила кровь.

– Чего он молчит, – заволновался Николаша, – без чувств, что ли?

– Спит, – объяснила Агашка, – это хорошо, сейчас для него сон – лучшее лекарство. Потом я его отварчиком попою. Ты не переживай, раны у него не глубокие, испугался больше. На тебя похож. Сын, что ли?

– Какой там сын, – махнул рукой Николаша. – Просто мальчик, горе с ним вместе мыкаем. А дороже сына он мне стал.

Агашка усмехнулась.

– Поешь, Коля, – пригласила она гостя, – у меня похлебка готова.

– Не хочу, пусть Митя поест.

– Всем хватит, и тебе, и Мите твоему, и мне. Добрые люди полмешка пшена здесь оставили, я его варю, а то с голоду бы померла давно. Только хлеба не пекла. Есть ржи немного, на крайний случай берегу.

– Ничего, я привычный.

Николаша зачерпнул ложкой варево, цепь опять брякнула.

– Агашка, кто ж тебя привязал? Ты ж человек, а не пес, чтобы дом сторожить.

– Сейчас все я тебе расскажу, миленький. Ты похлебку кушай, а сам слушай. Расскажу, что со мной случилось, когда я ушла от купца. Из лавки после разговора с тобой выскочила, как в тумане блудила, где была, что делала – не помню. Узел со своими пожитками где-то оставила. Домов в городе много, а ни в одном меня не ждали. Ходила я по улицам дотемна, в окна заглядывала, смотрела, как люди в теплых комнатах чай пьют, смеются, разговаривают, – хорошо им, уютно. Хотела было к кому в услужение наняться или переночевать напроситься – прогнали. Очнулась на мосту: река замерзшая, ночь, звезды светят, холодно. И так одиноко мне стало, оперлась я на перила моста и заплакала в голос.

«Сдурела, что ли, девка? Иль жизнь тебе не мила?» – кто-то схватил меня за руку.

Оглянулась – стоит передо мною мужичок, не старый, но уже и не молодой. И как же я рада была живую душу увидеть! Заплакала пуще прежнего, а он похлопал меня по плечу и сказал: «Будет, будет, хорошая».

Вот, Коля, хорошей назвал. Я слова такого сроду не слыхала. Купец в грош не ставил, слуги, которых я во время болезней выхаживала, вслед плевались, да и Катюша – вроде любила меня, но ведь только о себе и думала. Привязал меня Григорий Федотович, так того мужичка звали, ласковым словом крепче каната. Позаботился обо мне, пристроил к старухе угол снимать. Посадил меня на паперти милостыню просить. Постыло было мне, здоровой и крепкой, руку за копейками протягивать. И