Одинокое дерево - Мария Папаянни

решила украсть ее ребенка. Она визжала и кричала, что ты – маленькая ведьма и мать твоя была такой же похитительницей детей. Ты и слова в свою защиту не сказала. А я слышала визг вдовы, но не вышла. От страха, что мать и отец снова устроят мне взбучку за то, что я с тобой вожусь и во всем покрываю. Они еще накануне вечером заперли меня в детской. Услышали, как твой отец в кофейне грозил тебя прибить: кто-то ему нашептал, что ты с мальчиками ходила в Какоператос. Я знала, что это вранье. Не то что мы не ходили в Какоператос. Но мы же были детьми. Я знала, что ты принесла бы себя в жертву за всех. Разве не то же было с ребенком вдовы? Хоть кто-нибудь задумывался о том, как вдова растила ребенка, если она только рыдала да стенала? Только ты и стучалась в их двери снова и снова, а когда тебе не открыли, залезла в окно и обнаружила, что ребенок лежит на полу под веретеном. Все это я знала и ничего не сказала. «Выбирай, – кричал мне отец, – она или мы». И я выбрала, и ни слова не сказала в твою защиту. И я заплатила за это, Виолета. Когда я решила, что наконец забыла тебя и смогу быть счастлива, деревом проросла боль в мое сердце и ветвями своими задушила меня. Я похоронила ее на долгие годы, и она меня заколдовала. Тяжелее всего было мне вспоминать – и чаще всего я это вспоминала – миг, когда твой отец вышвырнул тебя из дома вдовы и потащил в переулок. У тебя сандалия слетела с ноги, а отец то ли не увидел, то ли ему не было дела. Ты наклонилась поднять ее, а он дернул тебя и продолжил тащить волоком, как мешок. Ты обернулась посмотреть на свою сандалию и вот тогда, так мне показалось, взглянула на мое окно. Мне стало стыдно. Ты знала, что я видела, как ты упала, и я не помогла тебе встать. Когда все разошлись, я вышла на улицу и подобрала твою сандалию. Я все думала, в чем же ты уехала. Ведь у тебя не было второй пары. Каждую ночь мне снилось, как ты приходишь ко мне и требуешь свою сандалию назад. Наконец прошло время, сандалия должна была уже стать тебе мала, и ты перестала приходить в мои сны. Но снова и снова я видела, как отец волочет тебя по земле, как ты падаешь, а меня нет рядом, чтобы поднять тебя. Когда я родила Николаса, то вместо сказок стала рассказывать ему истории про твои приключения и мучения. И он полюбил тебя, сыночек мой. Но я так и не смогла ему сказать, что предала тебя.

– Но ты не предавала меня! Я знала, что ты меня любишь. Знала, что будешь ждать. С тобой я говорила все эти годы. В первые же дни в клинике я познакомилась с одним поэтом. Он не был греком, но выбрал Грецию своим новым домом. Я очень его любила, может, даже была немного влюблена. Он многому меня научил. Благодаря ему я стала понимать этот мир. Когда он предпочел покинуть его навсегда, я была безутешна. Начала думать, что я и вправду сошла с ума. Перестала принимать лекарства. Мне пригрозили наказанием, и пришлось подчиниться. Я не могла противостоять им. Но как-то ночью ты появилась в моем сне, Василия. Ты пришла и напомнила мне о прежней Виолете, которая не боялась наказаний, всегда гналась за радостью, свободной носилась по пустошам. На следующий же день я придумала план. Со мной все будет хорошо, и я вырвусь оттуда. А потом мне повезло. В клинику приехал адвокат и рассказал, что мой Поэт, прежде чем исчезнуть из моей жизни, завещал мне все, что у него было и чего не было. Его родители в Италии попытались оспорить завещание. Сначала я испугалась. Мало мне было собственной семьи, терзавшей меня с самого появления на свет, так теперь еще и какие-то совершенно чужие иностранцы пытаются объявить меня сумасшедшей и из своих краев шлют проклятия на мою голову. Я известила их, что дарю им все, пусть только оставят меня в покое. Они окончательно убедились, что я не в себе, прекратили войну, и я о них забыла. А они обо мне – нет. Спустя много лет, когда те двое ушли из жизни, я получила небольшое возмещение – ответный дар из того, что мне завещал их сын. Все остальное они отписали клинике. Когда мне объявили, что я могу вернуться домой, я испугалась. Я была не готова. Я призналась в этом, и тогда мне предложили пожить в домике садовника и взять на себя его работу. Так я и провела много лет. Там я и жила, пока однажды не проснулась и не поняла, что хочу увидеть море, деревню, нашу гору, икону Богородицы, статуи в Какоператос и тебя, Василия. И вот я вернулась, и мы снова встретились. Помнишь, мы говорили, что состаримся вместе? Я вернулась, чтобы мы состарились вместе. Но у меня есть и другие планы. Я хочу, чтобы ты поскорее поправилась и мы поехали в путешествие. В большое путешествие.

– Да ты что ты такое говоришь? Ты меня снова на подвиги потащишь? Теперь-то и захоти я, все одно не смогу принять участие в твоих безумствах.

– Вот увидишь: все ты сможешь, и мы поедем. Позже. А пока я тебе поставлю послушать кое-что и расскажу одну историю. Историю другой Виолеты. Виолеты Валери.

Виолета встала и поставила пластинку в проигрыватель. И тот, поскрипев иголкой в свое удовольствие, позволил музыке рассказать эту историю…

Сны с открытыми глазами

Маркос нашел свои вешки и добрался до хижины. Наклонив голову, он зашел внутрь. Ему казалось, что, придя, он найдет и самого деда – тот будет сидеть здесь и ждать внука. Хижина все еще пахла овцами. К горлу подступил знакомый комок, и Маркос вышел наружу. Тут же он увидел камень, где любил сидеть дед, и сел на самый его краешек. Так они когда-то делали, чтобы уместиться здесь вдвоем.

– А теперь, дедушка, что мне делать теперь? Все так запуталось. Я хотел помочь деревне, найти утраченное. Думал, все сумасшедшие – грешники, порабощенные духами. С тех пор как Виолета вернулась