А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

Громадный хоровод возник вмиг; вихрь повлёк в него и Ярину – будто яркую щепку, будто ягоду в ожерелье. Позади, замкнув поляну кольцом, полыхнул костёр, и незнакомые девки принялись прыгать через него с уханьем и криком. Пламя вздымалось всё выше, хоровод кружил всё быстрей. Вместо лиц и морд остались цветные пятна, а сверху брызнул шальной дождь, пьянящий и сладкий, вишнёвый, ласковый. Все встали в хоровод; один только Вумурт, остерегаясь огня, юлил в темноте, собирал пригоршней капли.

– Обыда! – крикнула Ярина, тщетно выглядывая в круговерти наставницу. – Жених-то кто?

Обыда не ответила, зато засмеялся на семь голосов ветер, и серый волк дёрнул Ярину за подол, увлекая к краю поляны, к рубиновому костру.

– Нет, нет, – отказывалась она, а костёр так и плясал, манило пламя. – Не зовите… Не буду прыгать…

– И правильно. Девки через костёр прыгают – всякий ум теряют, – ворчливо хмыкнула у левого локтя Обыда. – А эти и вовсе мавки, не девки даже. Им-то что: сожжёт их, и улетят в небо хмельком, пепелком. А ты и косы свои спалить можешь, и пятки. Не для яги такие забавы. Ты лучше просто так гляди – всматривайся, вслушивайся. Может, костёр тебе что и расскажет.

Но Ярина не смотрела в костёр, не смотрела на обратившиеся девами берёзы, не смотрела на лесных гостей. Глядела только на саму невесту – неподвижную среди пляски и гомона, строгую и холодную средь весёлого угара.

– Отчего ты печальна? – спросила Ярина одними губами.

– Жених её – Горе. И печалится она, потому что боль в любовь превращает, – ответила Обыда. – Слышала, глазастая, что лес людей исцеляет? За это лешакам поклон. Невесты Нюлэсмуртовы на свадьбах своих стягивают с округи всё горе, какое найдут, и бросают в костёр. Он горит, плавится, очищает горе рябиновым вином, можжевеловым жаром. И становится горе любовью, и любовью возвращается к людям. Но сами невесты ни горевать, ни любить потом не могут. Влачат свой век, пока новые дочери у Нюлэсмурта не народятся, и, будто уголь древесный в речном ручье, рассеивают печаль людскую, пропускают сквозь пальцы, сквозь пряди свои травяные, пшеничные обиду да скорбь. На свадьбу особенно хорошо это девочкам Нюлэсмуртовым удаётся. Вот гремит, горит сейчас эта свадьба – а где-то, Ярочка, утихает чья-то боль…

Обыда смолкла; Ярина отвела глаза от невесты, посмотрела в сырую землю. А когда снова вскинулась – вперёд понеслись гости и гомон; деревья и пни встали, как и положено, по краям поляны, замерли, вернув на место ветви и корни. Круговерть исчезла, как не бывало, только в просвете крон мелькнула голова свадебного поезда. Пронеслась мимо соломенная шапка чернобрового, замыкавшего свиту Ягпери, и Обыда велела:

– Вот теперь и мы полетим следом.

Ступа устроилась в хвосте, снова засвистело в ушах, листва и ливень зашумели по обе стороны. Рядом бежали быстрые, словно ветер, зайцы, впереди хохотал Нюлэсмурт, рокотал и ломался лес, а внизу оставался один бурелом с поющими птицами, с прорастающей мать-и-мачехой.

– А дальше что? – крикнула Ярина.

– А дальше подарок ему оставим у опушки, и домой, глазастая.

– Вот и вся свадьба? – удивилась Ярина.

– Вот и вся свадьба! – весело ответила Обыда.

Ступа вылетела из леса, замедлилась, а поезд с гиканьем ушёл далеко вперёд, за поле, за Дальние поляны. Трава за ним оставалась чёрная, выжженная.

– Они по своей воле замуж идут? – спросила Ярина, принимая от Обыды свёрток, закутанный в расшитый лён. – Дочери Нюлэсмурта?

– Кто их знает, Яринка, – вздохнула Обыда, вылезая из ступы. Вынула со дна ещё свёрток, уложила в мягкий мох у обросшего вешенками пенька. Ярина встала на колени, осторожно устроила свой свёрток рядом.

– Что там?

– А ты разверни. Разверни, не бойся. Как поезд доберётся до края леса, лешие за дарами вернутся. Они и без тебя лён разворошат.

Ярина осторожно приподняла край льняной полоски. Внутри оказались горбушка хлеба, комок каши да деревянная ложка.

– А в твоём подарке – блины бессолые. Любит Нюлэсмурт без соли. – Обыда опустилась в траву рядом. Сорвала с Ярининого венка увядшую купальницу. Помолчала, задумавшись.

– Обыда… – позвала Ярина. Хотела спросить: «Зачем ты с утра так со мной сделала? Зачем?..» Не решилась. Протянула только: – Отчего весь лес так к свадьбе готовился? Если… если всё на этом?

– Мы с тобой готовились-наряжались, чтоб почтение хозяину лесных путей-дорожек выказать. В дружбе с ним надо жить. Со всеми по эту сторону надо жить в дружбе. А кроме того, это для нас свадьбе конец. Они, – Обыда махнула рукой в сторону бурелома, – до ночи будут крутить. Только нам с тобой нет туда хода. Тебе особенно.

– Почему? – вертя в руках стебелёк, спросила Ярина.

– Потому что нечеловечье там. – Обыда глянула на неё, и вмиг погасло в зрачках золотое пламя. – Я туда одной ногой могу ступить, а ты пока и глазком не заглянешь. И хватит, глазастая, вопросов. Устала я.

Расплелись косы, блеснула седина, и тонкое белое платье превратилось во всегдашнее серое. Сморщенной рукой Обыда опёрлась о пень, встала и велела ступе:

– Лети домой. А мы с тобой, Ярина, пешком дойдём. Пусть ветерком овеет, пусть земля и свет силы дадут. Много лешие тянут, много…

Ярина и сама вдруг поняла, как утомилась, хотя и шага не сделала – всё в ступе.

– Ничего, ничего. Так надо, – тихо проговорила Обыда, сгибаясь к земле.

Ярина молча подставила локоть, наставница опёрлась о него, и вдвоём они тихо пошли по усыпанной земляникой, дремлющей на солнце поляне. К тому времени, как добрели до избушки, сгустились вконец тучи и закружил снег. К вечеру замело все весенние травы, все летние цветы. К ночи небо расчистилось, и на дворе встало настоящее начало зимы – как и положено в эту пору.

Глава 12. Куколка

– Кукла тебе зачем, будущая яга?

– Я заклинаю степи, бронзовые стога,

Делаю всё по Слову, всё по твоим словам.

Я для тебя послушна, я для тебя резва,

Ты для меня любима, ты для меня права.

Только куда летаешь, маленькая сова?

Только зачем желаешь прошлое оборвать?

Что со мной было прежде? Сколько я здесь уже?

Куколка пусть узнает, что на твоей душе.

Ярина проснулась, и на чистом зимнем небе, высоком,