Баллада о Дарси и Расселле - Морган Мэтсон

впечатляло. Дом из тех, которые показывают в обзорах элитной недвижимости. Из тех, которые, не будучи вычурными и кричащими, так и кричат о богатстве и значимости своего владельца.

Расселл подошел ко входной двери, по-прежнему не оглядываясь и не проверяя, иду я за ним или нет. Я ускорила шаг, чтобы не отстать, а потом снова остановилась и захлопала глазами. На газоне стояла собака из воздушных шаров работы Джеффа Кунса. Пять метров в высоту, розовая – от ее боков отражался свет луны и фонарей вдоль подъездной дорожки.

В музее «Брод» в центре Лос-Анджелеса в прошлом году была выставка работ Кунса, мы с папой на нее ходили. Собака из воздушных шаров нам обоим понравилась сильнее всего остального, но за пределами музейных стен я ни разу ни одной не видела. Мне до сих пор и в голову не приходило, что такая штука может принадлежать кому-то лично. Это же произведение искусства, ему место в музее, где каждому разрешается на него смотреть лишь несколько секунд. А тут она твоя собственная – любуйся в свое удовольствие.

Я мимоходом подумала про наш дом в Рейвен-Роке. Про то, что из окна моей спальни видно соседей, про то, как мы с папой любим сидеть по утрам на крыльце и махать всем бегунам и собачникам. Про скрипучие ступеньки и шаткие полы. Про отшелушившуюся краску – папа все обещал покрасить заново, но руки не доходили. Такой дом никогда не окажется на обложке журнала. А газон мы если и украшали, то только нашим Худышкой, скелетом для Хеллоуина.

Я оторвала глаза от бесценного творения, поднялась по ступенькам, встала рядом с Расселлом – но не слишком близко, – и на меня вновь нахлынули ярость и стыд. Я при нем рассуждала о кредитах, о проблемах с оплатой обучения, исходя из того, что мы в одинаковом положении. Здесь, на ступенях роскошного особняка, это выглядело страшной глупостью.

Расселл постучал в дверь.

– Я в Сильверспан поехал с папой, – объяснил он, чуть помедлив. – Так что ключей у меня нет.

– Вот, оказывается, с каким ты там был другом!

Расселл коротко кивнул, и я поняла: ссора, о которой он говорил, была ссорой с отцом. Но я не собиралась ему на радость выяснять подробности. Расселл вздохнул и постучал снова, на этот раз громче.

– Да ну же, – пробормотал он.

– А это разве не звонок? – спросила я, кивая, чтобы дело сдвинулось с места. Дом-то огромный, а дверь наверняка из мореного дуба метровой толщины или чего-нибудь в этом роде.

– Да. Просто… ты будешь смеяться. – Он поморщился, нажал на кнопку звонка, и я услышала первый куплет «Дарси»: «Дарси, а знаешь ли ты, / что все нам врут песни о любви». Звучал он гораздо громче, чем обычный звонок.

– Ух ты.

– Ага.

Еще недавно я бы обязательно пошутила – вот это да, звонит моя песня. Но это в прошлом. Я смотрела прямо перед собой, составляя план. Наверняка сейчас Кендрик, Белла или кто-то еще откроют дверь, я заберу свои шмотки и свалю. Если повезет, через десять минут уже буду ехать на вокзал Вегаса. И тогда этот вечер – и все, что он мне принес, – наконец закончится. Станет прошлым, а не тем, в чем я отчаянно барахтаюсь, ища опоры.

Я вдохнула и хотела предложить Расселлу позвонить снова, но тут дверь распахнулась.

– Ага.

Я моргнула. Тот, кто нам отворил, был босиком и весь в черном – черные джинсы, черный кожаный ремень, черный кашемировый свитер. На руке огромные массивные серебряные часы, на четырех пальцах перстни. Волосы длинные, серебристые, а ростом гораздо выше, чем я думала.

Передо мною стоял Уайли Сэндерс.

Глава 10

Воскресенье

22:30

Я вытаращилась на него.

Мозг включился не сразу. Я выросла среди изображений этого человека – на обложках альбомов и журналов, в документальных фильмах и музыкальных видео. Я видела его по телевизору, на церемониях награждения, на выступлениях в перерыве Суперкубка. Видела его несколько часов подряд – как такое вообще может быть? – на сцене в Сильверспане.

Но никогда еще я не оказывалась с ним рядом – и никогда еще он не смотрел на меня.

Кэти прошлой осенью работала над проектом для углубленного курса психологии и здорово увлеклась вопросом о том, что наш мозг не приспособлен для восприятия знаменитостей. По ее словам, на протяжении большей части истории человечества то, что вы кого-то видели особенно часто, означало, что он из вашего племени, деревни и так далее – человек, которого вы хорошо знаете. Мозг наш устроен так, что при большой частоте контактов возникает привязанность. И если годами смотреть на фотографии какого-то знаменитого человека, мозг кодирует его как твоего знакомого. Как друга. Хотя на самом деле он тебе совершенно чужой.

И вот сейчас я переживала все это в реальном времени, стоя на пороге: мой мозг пытался обработать тот факт, что я вижу Уайли Сэндерса совсем близко. Выглядел он старше, чем мне казалось. Что было неудивительно: я подсчитала, что ему за шестьдесят. Часть моего сознания – та, о которой любила говорить Кэти, – кричала: «Ух ты! А я его узнала!» Другая, более рациональная часть, выдавала что-то вроде: «Блин, это ж Уайли Сэндерс».

Мы немножко постояли, а потом – Уайли? мистер Сэндерс? – шагнул вперед и крепко обнял Расселла.

– Я просто осатанел! – заявил Уайли Сэндерс, не выпуская сына из объятий. Я заметила, что Расселл тоже его обнял. Отец потянул Расселла сзади за волосы, они расцепились. – Больше никогда так не делай! Ишь ты – взял и сбежал! Мы чуть с ума не посходили, но я очень рад, что все в порядке. – Он улыбнулся сыну, однако улыбка тут же погасла, он нахмурился. – А потом тебя еще и арестовали? Так что я снова осатанел! – Он заключил лицо Расселла в ладони, поцеловал его в щеку, покачал головой, вздохнул.

Я смотрела на них, пытаясь все это осмыслить – теплоту, заботу, любовь, которые совершенно явственно читались на немыслимо знаменитом лице Уайли. Не такого Уайли Сэндерса я ожидала увидеть.

Уайли закинул руку Расселлу на плечо:

– Нужно будет поговорить, дружище.

Расселл смотрел на свои кеды. По лицу его метались разные чувства – облегчение, злость, смущение. Я не знала, что между ними произошло, почему они поссорились и как Расселл вообще очутился на автовокзале. Я знала одно: мое присутствие только усугубляло ситуацию.

И тут Уайли Сэндерс обернулся ко мне с улыбкой – и я прямо-таки ощутила волну его шарма. Будто бы на сцене один за другим включались софиты, обволакивая меня теплом.

– А вы, по всей видимости… Дарси. – Он слегка подмигнул, произнося мое имя, и с деланой скромностью прижал ладонь к сердцу. – Полагаю, в честь моей песни.

Он это произнес, будто поддразнивая, будто ожидая от меня в ответ: «Нет, так звали мою бабушку», или «Нет, меня назвали в честь "Гордости и предубеждения"», или «Просто родителям нравилось это имя».

Я быстренько сглотнула, прежде чем заговорить: слова застревали в горле.

– Э-э… на самом деле да.

Его отточенный шарм дал слабину, я увидела удивленную и куда более искреннюю улыбку.

– Неужели?

Я кивнула.

– Мой папа… он ваш большой поклонник. И назвал меня в честь этой песни. – Перед тем как продолжить, я набрала в грудь побольше воздуха, потому что понимала: другого случая не представится. – И я тоже. В смысле, большая поклонница.

Он расплылся в совсем уж искренней улыбке, широкой и чуть глуповатой, такой я никогда не видела ни в клипах, ни на фотографиях.

– Правда? Замечательно! – Он тряхнул Расселла, которого по-прежнему обнимал за плечи. – Видишь? Даже твои ровесники слушают папины композиции.

– А, ну да, – сказал Расселл. Кончики ушей у него опять порозовели.

– Ну, ладно, – откликнулся Уайли Сэндерс. Выпустил Расселла, хлопнул в ладоши – звук получился резкий, металлический, наверное, из-за перстней. Я заметила, что на шее у него множество украшений: серебряная цепь, огромный акулий зуб на кожаном шнурке, крошечный кинжал, весь в бриллиантах. – Ну, пойдемте, разберемся со всем этим. С Си-Ди все прошло нормально?

Расселл мотнул головой.

– На самом деле нет. Она вела