Одинокое дерево - Мария Папаянни

спустим? Как будто мало мне было басен про духов и прочие мерзости, которыми ты меня пичкала, сколько я себя помню! Я в итоге уже и собственной тени бояться начал по ночам.

– Лучше бояться. К тому же во все, о чем я тебе рассказывала, я и сама верила, – громко произнесла мать, а потом прошептала про себя: «И по-прежнему верю».

Последнее Георгия почти выдохнула – не хотелось, чтобы Маркос услышал и снова начал ее высмеивать. Пришло его время указывать ей на место. Она и на мгновение не отлучалась из деревни – с тех пор, как появилась на свет. И ее мать тоже. Где родился, там и пригодился. Георгия любила это место со всеми его достоинствами и недостатками. Все у нее шло прекрасно, только вот она с детства хотела много детей, о двенадцати мечтала, когда была совсем юной и глупой, но жизнь дала ей лишь одного. И ладно, главное, был бы он здоров и счастлив.

Маркос стоил двенадцати и даже больше. Жизнь бурлила в нем, гнев кипел. Георгия даже себе боялась признаться, что он пошел в деда, ее отца. Дикий зверь, а не человек. Ее отец лучше ладил с животными, чем с людьми, чем даже с семьей. Когда он не находил себе места, а в душе его закипал шторм, он бежал на вершину Кофины. Там гнев смягчался: он смотрел на мир и видел, что тот велик, а он мал. Там он оставался на несколько дней, в компании одних только орлов и соколов, а возвращаясь, становился другим. Он сжимал семью в объятиях и любил всем сердцем – пока снова в его душе не начинало темнеть и не приближалась буря. На этого-то отца, которого Георгия так обожала и боялась, и походил ее Маркос. Со всеми ветрами, что гуляли в его голове.

Георгия никогда не встречала Виолету. Если бы увидела хоть разок, то знала бы, доверять ей или остерегаться. Таков был дар Георгии – только вот она его старательно скрывала, никому о том не рассказывала. Мать говорила, что она не одна такая в деревне. В их местах издавна жили люди особенные: предсказывали будущее, видели призраков – потому и выбрали уединение. Они пришли издалека, с моря. Предвидя войны и несчастья, нашли место настолько богом забытое, что трудно было сюда добраться событиям и прогрессу. Когда-то они были избранными, сейчас же долинные жители считали их слегка помешанными и нелюдимыми – из-за того, что они предпочитали оставаться на горных пустошах и думать не думали о всяких там удобствах.

Правда заключалась в том, что большинство жителей деревни уже и не помнили, почему предки пришли сюда и остались. Как сказки рассказывали они детям истории о тех, кто жил здесь раньше. Мало-помалу, пусть исподволь, слова добирались до их сердец и там поселялись. Потому-то всем им так нравилось, хотя они и сами не могли объяснить этого, довольствоваться малым. Те, кто женился или выходил замуж не за местных, бросали свои бедные пожитки и уходили в долину. Нелегко было чужакам приспособиться к жизни в их деревне. Да и к лучшему. Единственное, о чем тревожилась Георгия, – чтобы был в деревне учитель, чтобы не закрыли школу и не заставили посылать детей учиться куда подальше, потому что тогда всему придет конец.

Чужаков и в самом деле здесь не особенно жаловали – только вот Райнеру удалось завоевать всех и стать своим. Но и Виолета была своей. Особенной. А особенных нужно принимать такими, каковы они есть, и не пытаться переделать по своей мерке.

Особенным был и отец Георгии. Мать с уважением относилась к его странностям, даже любила их. Никогда и слова дурного не сказала детям про отца. Не говорила, что он свиреп, но ласково звала дикарем. Верила, что он умеет разговаривать с ветрами и потому время от времени ему нужно покидать дом, чтобы побыть одному. А когда он возвращался, мать всегда встречала его с тазом воды – чтобы он мог умыть лицо и сполоснуть ноги. Вытащив мужу все занозы, целовала его глаза и лицо.

Она называла его Мужчиной, с заглавной буквы, потому что другого мужчины для нее в целом свете не существовало. Словно сон вспоминала Георгия, как смотрела на родителей сквозь маленькую щелочку – она была совсем крошкой, стояла босая, ночная рубашка еще теплая после сна.

Если бы только она могла поговорить с сыном открыто обо всем, что он чувствовал… Но тут уж лучше так, ведь вряд ли она подобрала бы правильные слова. Пусть лучше будут сказки и легенды. Она не сомневалась: однажды Маркос успокоится и найдет верный путь. Пока же одно только и могла она делать – оберегать его своими молитвами и любить, не лишая воздуха, который так нужен был ему, чтобы вырасти.

Отец Манолис ждал Маркоса в церкви.

«Да чтоб ее, что ж мне так не везет-то? – повторял он снова и снова. – Не спорю, и я грешен, но не до такой же степени, чтобы оказаться в этой дьявольской дыре!»

Он рассчитывал, что в эти дни ящик для пожертвований хоть немного потяжелеет, но там по-прежнему было совсем немного монет. Когда он додумался свалить на дурачка Арута свое воровство – из страха, что жена Стратоса его заподозрила, – он сам заказал в городе новый ящик, у столяра, которому более-менее доверял. С этим давним товарищем по трудным временам они вместе провернули не одно грязное дело, и тот был ему должен. Столяр проделал потайное отверстие, чтобы можно было, не отпирая ящик, его все же опустошать. Как говорится, везде преуспеешь, и ни кота, ни вреда. Деревенские не придавали значения тому, что, отпирая ящик, видели на дне всего несколько монеток. Каждый думал, что это те, которые он положил, и ни слова о том не говорил. Вдобавок у людей были свои способы отблагодарить Всемогущего. Они намывали и начищали до блеска церковь, сажали во дворе новые цветы и растения, так что земля при ней была больше похожа на ботанический сад.

– Это, конечно, все недурственно, – обратился отец Манолис к своей пастве, – но надо бы и свечки иной раз зажигать.

Что поделать, пришлось и на это пойти: с тех пор как он выбрал «правильную дорогу» и до момента, пока вынужден идти ею, следовало ограничиваться мелким жульничеством.

Он бы и раньше сбросил рясу, если бы его не прельстили так подношения, хранившиеся в этой