Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский

Кто это — прыгать может, но не имеет ног?

Кто серебром блистает в море, словно клинок?

Если шахир ты, дай нам точный на все ответ!

— Ветер цветник волнует, красок струя поток.

Может змея подпрыгнуть, хоть не имеет ног.

Рыба в морях блистает, словно литой клинок.

Низкий поклон поэту — вот наш ответ тебе!..

— Кто семь краев обходит, в поле ища ночлег?

Кто не бежит от палок, терпит их весь свой век?

Кто, — нам скажи, — бывает верен, как человек?

Если шахир ты, дай нам точный на все ответ!

— Землю пастух обходит, в поле ища ночлег,

Овцы, привыкнув к палкам, терпят их целый век,

Конь боевой порою верен, как человек.

Низкий поклон поэту — вот наш ответ тебе!

— Кто это — шел песками и нету за ним следов?

Кто это — рядом с нами тайно разить готов?

Кто наготы не скроет, царский надев покров?

Если шахир ты, дай нам точный на все ответ!

Если пройдут эрены [47] — ты не найдешь следа.

Нас стерегут напасти, рядом стоит беда.

Ложь в одеяньи царском будет видна всегда.

Низкий поклон поэту — вот наш ответ тебе!

Махтумкули играет стремительную радостную мелодию и вдруг обрывает игру.

— Ты замечательный шахир, Дурды-ага. Возьми мой дутар в честь твоей победы.

И с поклоном Махтумкули отдал свой дутар старику.

Дурды-шахир заплакал.

— О Махтумкули! — сказал он. — Я теперь убедился: ты — истинный сын Азади. И Азади был прав, когда говорил, что нет тебе равных среди шахиров гор и степей. Прими и ты мой дутар. — Старик поклонился молодому.

И все были счастливы, и был большой той в кибитке Бузлыполата, и славил шахиров совсем еще юный Оразменгли-шахир.

Когда принесли гранаты и дыни, чтоб утолить жажду после жирной еды, Дурды-шахир вдруг покрутил головой и ударил себя ладонями по коленям.

— А все-таки я ни отца твоего не мог понять и тебя не понимаю, Махтумкули.

— Что же ты не понимаешь?

— Отец твой учился в медресе, а жизнь прожил, ну, хоть и не в бедной кибитке, а ведь и не во дворце. А ведь звали! И тебя звали! Правда это или пустая молва?

— Я свидетель тому, — сказал Бузлыполат.

— Тебя, безусого юнца, звал на службу шах Ирана! И ты отказался. Меня за всю мою жизнь ни один захудалый хан на службу не пригласил.

— А позвали бы — пошел? — спросил Махтумкули.

— Полетел бы, побежал бы! Ну, чего достиг твой отец, живя среди гор, подвергаясь набегам, грабежу? Кто знает его стихи? Кто оценил по достоинству его великую поэму „Вагзи-Азад?“ Гышыки да геркезы?..

— Я отвечу тебе, Дурды-шахир, — сказал Махтумкули. — Ты говоришь, что отец мой жил среди гор, а он жил среди родного народа. Вместе со всеми терпел он, но и пожинал плоды великой радости. Когда он отказался от милостей Ханалы-хана, весь народ встал на его защиту, все геркезы и все гоклены. Когда он остался без хлеба, народ собрал ему столько зерна, что семья не ведала голода. Стихи Азади знают те, для кого он их сочинял. А великая поэма „Вагзи-Азад“ или не великая, про то не нам судить. Время будет судить. Если время скажет „да“, то „Вагзи-Азад“ узнают и на краю земли.

— Все ты верно говоришь, джигит! — почесывая бороду, печально сказал Дурды-шахир. — Но я бы за мои стихи желал бы земных наград: красавиц жен, табуны скакунов, дворец с садом и фонтанами.

— Мой отец не мог этого желать. Он называл себя Азади. Свободный. А мой путь тоже мимо ханских дворцов, стремлюсь я к познанию. И хочу предупредить тебя, кетхуда: скоро я опять сяду на коня, хочу вернуться к геркезам улемом, чтобы принести бо́льшую пользу.

— Благословляю тебя, Махтумкули, — сказал Бузлыполат, — мы позаботимся о твоей семье. Скоро ли ты собираешься покинуть нас?

— Не раньше, чем мое дитя получит имя.

— Шахир, не покидай геркезов, покуда не женишь меня на моей любимой Сервер! — шепнул Оразменгли.

— Хоп! — засмеялся Махтумкули.

7

Любил Махтумкули юного шахира. Может, потому любил, что в имени его звенело — Менгли.

Менгли жила в богатой кибитке в соседнем ауле.

Поднявшись на вершину высокой горы, Махтумкули часами смотрел на зеленое ущелье, которое стало теперь домом Менгли. Он бы мог и повидать любимую, пробраться по горам поближе к аулу, но даже на охоту он ходил в другую сторону, прочь, прочь от заповеданного судьбой аула.

„Не повезло одному шахиру, пусть другому повезет“, — думал Махтумкули, но что-то неспокойно ему было.

Хансервёр, мать девушки, в которую влюбился Оразменгли, была очень богатой. Она овдовела, но три ее старших дочери были выданы замуж за баев, подрастал сын, начинал хозяйствовать; младшая дочь выросла красавицей, ее собирались выдать за человека из сильной и знатной семьи.

Шахир Оразменгли был беден, а Хансервер стало известно: дочь готова сбежать из дома, лишь бы шахир позвал.

Вдова была женщиной решительной. Однажды под утро она приказала разобрать кибитку и всей семьей, никому не сказавшись, откочевала в неизвестном направлении.

Проснулся Оразменгли, а кибитка любимой исчезла. Вскочил джигит на коня и по следам пустился в погоню.

За третьей грядой гор он увидал застывшее в ужасе семейство Хансервер.

Дорога здесь пересекала пересохший ручей.

— В зарослях камыша́ тигр! — крикнула Сервер джигиту.

Оразменгли выхватил из-за пояса саблю, врезался в камыши и первым же ударом пересек зверю шейные позвонки.

Тигр, ломая камыши, подыхал, и Оразменгли не стал его добивать: раненый зверь был слишком опасен.

— Как же ты не испугался? — удивилась Хансервер. — Мы думали, смерть наша пришла.

— Я не испугался потому, что защищал любимую, — ответил Оразменгли. — Прячьте не прячьте, Сервер любит меня. Если вы отдадите ее другому, она всю жизнь будет проклинать вас.

Он приехал к Махтумкули. Выпил две пиалы чала, выпил третью. Махтумкули ждал рассказа. Оразменгли покрутил головой и рассмеялся:

— Тигра я убил.

Поглядел на руки.

— Вот только теперь дрожь в них поселилась.

Махтумкули расспросил Оразменгли о происшествии, надел новый халат и новый тельпек.

— Поеду сватом. Доверяешь?

— О шахир! — только и воскликнул Оразменгли.

Вернулся Махтумкули чернее ночи.

— Если ты, Оразменгли, сумел тигра зарубить, сумеешь и умыкнуть лю́бимую. Не того ты послал свата, друг мой! Да и я-то зачем напросился, неудачник!

— Не