В стране линдвормов - Фрида Нильсон

дал туше съехать с плеча, а потом ссадил Иммера. Меховая шапка скатилась у него с головы. Я поспешно поднял её и повертел в руках. Удивительная это была шапка. Громадная, как ведро, и страшно лохматая. Никогда такой не видел.

— Может, ты как-нибудь разрешишь нам пойти с тобой в лес? — спросил я и в шутку нахлобучил шапку себе на голову. — Конечно, когда выспишься как следует.

Тьодольв быстро взглянул на Чернокрыса: тот, удалившись на пару метров, собирал первоцветы. Медведь упёрся в меня мрачными глазами хищника и сказал:

— Слушай меня внимательно. Не воображай, что ты чему-то от меня научишься. Я не просил у этой крысиной морды дозволения нянчиться с вами. Чем реже я буду видеть ваши сопливые носы, тем лучше. — Он сдёрнул с моей головы шапку и ощерился. — Понял?

— По-понял. — Я быстро закивал.

— Какая чудесная вышла прогулка! — сказал Чернокрыс. Он догнал нас, неся в лапках букетик. — А Тьодольв в очередной раз доказал, какой он искусный охотник. Снимаю шляпу.

Тьодольв фыркнул:

— Снимаешь шляпу? Это перед обжорой-то? — И он, не попрощавшись, ушёл к себе в сторожку, с грохотом захлопнув дверь.

Чернокрыс вздохнул и натянуто улыбнулся.

— Очаровательный тип, ему просто равных нет. — Он покачал головой и поцокал языком. — Ну а теперь пора домой. Мы ведь не хотим, чтобы её милость встревожилась из-за нашего долгого отсутствия?

И мы зашагали домой, в замок королевы Индры.

Самое светлое время года

Лесничий оказался странным типом. Мне на минуту — когда мы возвращались домой — показалось, что капля ума у него всё-таки есть. Но я ошибся. Лесничий был злобным, и к тому же от него дурно пахло. Ни за что больше не пойду с ним в лес! Но, как бы то ни было, остальные звери были добры к нам с Иммером и обрадовались, когда мы вернулись в замок.

Я, конечно, понимал, что Индра любит Иммера больше, чем меня, это с самого начала было ясно. Она смотрела на него как заворожённая, словно исчезала куда-то. Какой счастливой казалась королева, когда глядела на моего брата! Я чувствовал, что меня это как-то болезненно задевает. Мне хотелось, чтобы она позвала меня посидеть у неё на коленях, чтобы она про меня говорила «чудесный» и всякое такое. Мне так хотелось, чтобы она увидела меня.

Однажды ночью я проснулся: мне нужно было в клозет. У Тюры к нашим услугам по ночам всегда был горшок, но здесь мне предстояло проделать весь путь по длинным коридорам на другой конец замка. А в коридорах было жутковато. Головы зверей, казалось, пристально рассматривали меня со стен. У иных была приподнята верхняя губа, обнажая клыки. Проходя мимо двери, ведущей в башню Индры, я заметил, что она приотворена, а по полу коридора протянулась полоска света. Я не стал долго размышлять, что бы это значило, и просто добежал до клозета, сделал свои дела и пошёл назад.

Снова оказавшись возле башни, я остановился и сунул голову в приоткрытую дверь. На верхние ступени лестницы падал слабый свет. Наверное, королева не спит, подумал я.

Может, подняться? Постучаться к Индре, сказать что-то вроде: у тебя горит свет, как ты тут?

А вдруг она не хочет, чтобы к ней заходили? Может, она желает, чтобы её оставили в покое?

Но всё-таки… всё-таки мне так хотелось подняться, поговорить с ней, побыть один на один, чтобы не бегали рядом, стараясь услужить, Чернокрыс или Брунхильда, чтобы не было Иммера, на котором королева так часто задерживала свой взгляд. Я собрался с духом, открыл дверь и стал подниматься по лестнице. Она была длинной и всю дорогу закручивалась винтом. Пахло здесь чем-то старым. Стёртыми от времени камнями и пылью былых времён.

Наверху оказалась ещё одна приоткрытая дверь. Я заколебался. Может, всё-таки уйти? Но тут из покоев донёсся голос Индры:

— Кто здесь?

— Я, Сем, — пробормотал я.

Молчание.

— Кто здесь? — повторила королева, на сей раз строже. Она меня не расслышала.

— Это С… я, — сказал я и открыл дверь.

Индра свернулась в глубокой оконной нише. Не знаю, как описать, но она казалась какой-то одинокой. Слабо, едва заметно королева улыбнулась:

— Ну, заходи.

— Угу.

Я переступил порог и огляделся. Однажды я уже заходил сюда, в самый первый день. Но тогда всё было в новинку, я даже Индру не знал. Теперь она интересовала меня гораздо больше. В покоях Индры, конечно, было красиво, но здесь как будто не жили. Я не заметил ни одной безделушки, которые придают комнате особый уют. В окне виднелся лес. Давным-давно, когда здесь жили люди, деревья, конечно, не подступали так близко к замку и из башни открывался прекрасный вид. А теперь можно было рассмотреть только двор и стену. Я собирался сказать Индре, что зашёл проведать её, но слова застряли в горле. Королева, кажется, поняла, в чём дело. Я как будто стал для неё прозрачным.

— Тебя, наверное, удивляет, что я не сплю? — спросила она.

— Нет… Хотя вообще-то да. Немножко.

Индра опустила глаза и задумчиво погладила подоконник бледной рукой. Она довольно долго молчала, а потом произнесла:

— Моя мать отложила яйцо в самое светлое время года. Ей было всего двести лет, она рано захотела детей. Мать всегда говорила мне, что миг, когда она прижала меня к себе, был самым счастливым мигом в её жизни.

Я не знал, надо ли что-нибудь говорить, и просто кивнул. Потом подумал, что, наверное, просто кивать невежливо, и ответил: «Ага».

— Каждый год в эти дни, когда близится самое светлое время года, я чувствую такую печаль… тоску по матери… отчаяние от того, что я сама не могу стать матерью… Мне кажется, что у меня не осталось ни прошлого, ни будущего, как будто та война отняла у меня и то и другое. Я много размышляла…

— О чём?

— Существует один великий вопрос. — Индра не сводила с меня глаз. — Тот самый, над которым билась и моя мать. О котором она допоздна спорила в глубине леса со своими сварливыми товарками: почему чары линдвормов бессильны перед человеком? Почему колдовство просто стекает с людей, как вода с цветочного лепестка? Мамины подружки говаривали, что природа, создавая нас и вас, задумала злую шутку.

— Неужели?

Индра снова посмотрела в окно, оглядела тёмные ели.

— Когда я сижу вот так у окна, — пробормотала она, — то думаю: если бы наши чары действовали на вас, всё было бы совсем по-другому. Всё было бы… справедливее.

— Конечно, — согласился я.

— Мне кажется, что если бы я сумела постичь человеческую природу,