В стране линдвормов - Фрида Нильсон

Ответа не последовало. Иммер бросил гоняться за бабочкой и подбежал к нам.

— Как ты посмел бросить нас одних так далеко от дома? — возопил Чернокрыс.

Ему снова никто не ответил.

— Не надо было его дразнить, — пискнул Иммер. — Теперь нам придётся выбираться самим!

— Наверняка вернулся к себе в лачугу и снова что-то ест, — проворчал крыс. — Вот об этом её милость точно узнает.

— А ты найдёшь дорогу к замку? — спросил я.

— Разумеется. Кру-угом!

Мы повернули и двинулись той же дорогой, по которой пришли. Но поскольку мы забрались в лес довольно глубоко, я заметил, что Чернокрыс не помнит дорогу и просто бодрится. Время от времени он останавливался, а потом бежал в новом направлении.

— Вот медведь, — бормотал он. — При первой же возможности удрал домой. Кошмар, какой кошмар.

Мы с Иммером шли за ним, держась за руки. Как всё-таки неприятно, что лесничий нас бросил. Он, конечно, дурак, но всё же большой и сильный — хорошо, когда такой рядом. У Чернокрыса лапки тонкие, как спички.

Вдруг совсем рядом, в зарослях, что-то зашуршало. Решив, что Тьодольв передумал и вернулся, Чернокрыс издал довольный смешок:

— А вот и наш лохматый приятель.

Но Тьодольв не показывался. Зато в зарослях снова кто-то шумно заворочался.

— Тьодольв! Ты что, в прятки играешь со старым Чернокрысом?

Из кустов донеслось храпение, и мы с Иммером прижались друг к другу.

— А вд-друг там волк, — проговорил Иммер. — И он нас с-съест.

— Не бойся, мой юный друг, — призвал крыс, трясясь всем тельцем. — С вами Чернокрыс!

В зарослях снова завозились. Ветви сильно качнулись, кто-то захрапел и зафыркал ещё громче. От страха я еле дышал. Вдруг из кустов высунулась голова какого-то зверя. Мы все трое с облегчением выдохнули.

— Всего лишь олень, — проговорил крыс.

Да, это был всего лишь олень — но какой громадный! Он возвышался надо мной на добрый метр. Рога на темени ветвились, как дерево. Олень помедлил, глядя на нас чёрными блестящими глазами. Изо рта у него медленно стекала струйка крови.

— Почему у него кровь? — спросил я.

Больше ничего я сказать не успел. Олень устрашающе заревел, и мы втроём подскочили. Олень продрался сквозь кусты, тяжело отфыркиваясь и опустив рога. И тут я увидел у него на горле рану. Шатаясь, олень попятился, словно чтобы лучше разогнаться, а потом с топотом кинулся на нас с Иммером. Мы завопили и бросились врассыпную, чтобы не угодить на рога.

— Чего ему от нас надо? — заорал я.

— Он ранен! — объяснил Чернокрыс. — Он просто защищается.

— От кого? Мы же не опасные!

— Похоже, олень думает по-другому!

Крыс стал подпрыгивать и размахивать лапками, чтобы отвлечь внимание на себя, но олень даже не взглянул на него. Он снова уставился на нас с Иммером и постоял, собираясь с силами, после чего повторил бросок.

Мы заорали так, что зазвенело между стволами. Я подумал: ну всё, нам конец. Если олень поднимет нас на рога, то из нас решето получится.

И вдруг сбоку на него налетел кто-то большой, больше оленя, с лапами величиной с тарелки. Медведь взревел и одним ударом свалил оленя на землю. С гулко стучащим сердцем я смотрел, как лесничий садится рядом со своей жертвой. Отдуваясь, медведь лапой вытер пену в углах пасти, после чего поднял глаза на нас.

— С одного удара не получилось. Сбежал от меня, подлец этакий.

От злости Чернокрыс просто вскипел:

— Не будет ли Тьодольв столь любезен просветить нас насчёт причин, которые заставили его покинуть нас?

— Да просто здесь кто-то разливался, что я не смогу ничего добыть к ужину. Вот я и пошёл добывать.

— Надо было предупредить! — прошипел крыс.

— Ха! Крысу-болтуна и двух сопляков? Мне меньше всего надо, чтобы они путались возле меня, когда я троплю зверя!

Тьодольв соскрёб немного мха и склонился над оленем, чтобы вытереть кровь. Крыс засопел: он, похоже, готов был разразиться новой гневной тирадой, но лишь произнёс:

— Думаю, нам пора домой.

— Вот и хорошо. — Тьодольв поднялся и забросил оленя на плечо, как мешок картошки. Хотя он и вытирал кровь на оленьей шее, она всё равно текла у него по спине, когда он шагал между деревьями. Мы поспешили следом, чтобы больше не потерять его из вида.

Долгое время мы все шли молча. Иногда я или Иммер хлюпали носом — такие страшные вещи мы видели. Чернокрыс старался утешить нас, но лесничий делал вид, что вообще нас не замечает. Непробиваемый, хуже камня.

Наконец Иммер так устал, что больше не мог идти, и тогда Тьодольв забросил его себе на другое плечо — легко, как пушинку. Иммер вцепился в медвежью шерсть, чтобы не скатиться. По-моему, выглядели они очень странно: огромная, качающаяся из стороны в сторону медвежья фигура с окровавленным оленем на одном плече и моим братом — на другом. Весенний ветерок раздувал пушистые светлые волосы Иммера.

Я вдруг понял, что хочу кое-что спросить у Тьодольва. Поначалу я не решался, но потом всё-таки набрался смелости:

— А тропить — это как?

Сначала медведь не ответил. Он продолжал размеренно, спокойно шагать, не отрывая глаз от мха, как будто даже не слышал меня. А потом сказал:

— У всего есть запах — слабее, сильнее. У дичи, конечно, от природы есть собственный, особый запах, но одного его недостаточно. Можно сказать, что во время тропления я рассматриваю плетёнку из запахов.

— Как это?

— Вот, например, трава, — и он махнул лапой на зелёный ковёр на земле, — у неё тоже есть запах. Если по ней пройти, то какие-то стебли сломаются и выпустят сок, запах изменится.

— Надо же!

— И у земли есть запах, — продолжал Тьодольв. — Но если эту землю взрыли чьи-то торопливые копыта, запах будет другой. Каменный валун пахнет по-своему, если по нему никто не ходил. Но если кто-то соскрёб лишайник, если вдавил мох до основания, камень запахнет иначе.

Олень, которого он тащил, начал съезжать. Лесничий дёрнул плечом, чтобы поправить тушу. Иммер тоже подскочил и рассмеялся. Тьодольв немного растянул губы.

— Запах, — продолжил он, — запах и инстинкт неразрывно связаны, они сливаются, становятся яснее и отчётливее. Как серебристые брызги у меня в голове. И эти брызги определяют мой выбор. Понимаешь?

— Не знаю. По-моему, всё очень сложно.

— Сложно? Что ж, может быть. Но если зверь, которого я вынюхиваю, ранен, — медведь кивнул на оленя, — всё становится проще. Запах крови — один из самых сильных. Его даже дохляк вроде тебя учует.

Я замолчал и стал обдумывать его слова. И подумал, что он, может, всё-таки чу-у-уточку хороший. Когда мы добрались до его сторожки, он