Отель «Большая Л» - Шурд Кёйпер

что она изредка посматривает на меня, вполне доброжелательно, и мне даже показалось, что она мне помахала, держа руку у бедра, как стреляют ковбои, но подходить к ней мне не хотелось. Вернее, хотелось, но я снова трусил. По крайней мере, подойти к ней у всех на глазах я не решался. Да и если б она была одна, тоже вряд ли решился бы. Все из-за румянца этого. Вести разговор я могу вполне нормально, и обычно все идет хорошо. Но когда стоишь перед такой девчонкой, то язык будто мылом намылен: слова соскальзывают с него еще до того, как успеваешь подумать. За одной щекой держишь кучу чепухи, за другой – еще большую кучу чепухи, и когда открываешь рот, все вываливается наружу. Как хомячковая рвота. А потом еще надеешься, что такая девочка захочет с тобой встречаться. Но шанса у тебя ни малейшего, потому что девчонки хотят встречаться со старшеклассниками. Те никогда не краснеют и хотят того же, что и сами девчонки.

[А может, как раз наоборот? Знаете, почему девочки хотят встречаться с ребятами постарше? Потому что наши ровесники ужасно инфантильны и всего боятся. Я бы могла встречаться с одним старшеклассником. Я ему приглянулась, если верить моему брату Ричарду. Но такие, как он, хотят всего и сразу, а не просто сидеть рядышком на вершине дюны и просеивать песок сквозь пальцы. Они не любят песок на пальцах. А я хочу, чтобы все было постепенно: сидишь на вершины дюны, просеиваешь песок сквозь пальцы и потом целуешься. Да, непременно целоваться. А потом я бы с удовольствием рассказала о том, как провела лето, и о бабушке с дедушкой. Например: прошлым летом я безумно влюбилась в семнадцатилетнего парня. Самой мне было двенадцать. И он в меня влюбился. Честное слово! Но в один прекрасный день он взял и бросил меня. Мы даже не ссорились. После этого я целую неделю проплакала. А потом пошла в новую школу и встретила Коса. И в первый же день влюбилась в него. Это было в конце августа, а в мае, когда Кос записал эту пленку, между нами все еще ничего не было. Потому что Кос всего боялся, как ребенок. Это меня ужасно бесило. Ну вот, теперь вы в курсе.]

Я достал из рюкзака пакет Пел и вытащил завернутый обед. На руку тут же заползли три жирных гусеницы. Я щелчком сбросил их обратно в пакет и откусил кусок сэндвича. Ничего более мерзкого я в жизни не пробовал! На ломтики хлеба была намазана серая каша, в которой попадались твердые, как камень, кусочки спаржи – те самые, которые полагается отрезать перед готовкой.

Внезапно передо мной возникла Изабель. Она явно все видела, потому что покатывалась со смеху. Кровь ударила мне в голову.

– Хомячковая рвота, – сказал я. – Это мне сестра готовит.

Изабель взяла меня за руку, в которой я держал сэндвич, и потянула ее к себе. И откусила кусочек. Там же, где откусил я! Она немного пожевала, подняла глаза к небу, словно пытаясь распробовать дорогую шоколадную конфету, притворилась, что ее вот-вот стошнит, и все выплюнула. Я приклеил остаток сэндвича к стене. Мы расхохотались.

Изабель спросила, как дела у папы. Я пожал плечами, потому что не знал. Тогда еще не знал. Понятия не имел. Плохо, но, может, и не ужасно. Хорошо, но, может, и не отлично. И тут она спросила:

– А правда, что твоих сестер ночью арестовали?

Либби попросила меня сказать в школе, что они с Брик заболели, и я так и сказал – вахтеру, но одной из подруг Либби я наплел, что их арестовали. А теперь об этом знает вся школа.

– Брехня, – отмахнулся я.

– Так они что, никуда не вламывались? – спросила Изабель.

– Да нет. То есть да, но в наш собственный отель. Они до поздней ночи убирали в ресторане, и один из постояльцев позвонил в полицию. Мол, услышал грабителей. Либби с Брик объяснили, что они – дочери владельца, но полицейские захотели побеседовать с владельцем, то есть с папой, а сестры отказались говорить, где он, потому что нам запрещено разговаривать с ним об отеле, чтобы у него второго инфаркта не случилось. Вот их и забрали. Суд через неделю. А пока посидят за решеткой.

– Так долго? Не может быть!

Изабель умнее остальных. Так я и думал.

– Не веришь – и не надо, – ответил я.

Изабель извинилась и вытащила из сумочки батончик «Марса». Откусила кусочек и поднесла его к моему рту. Я тоже откусил. Там же, где и она. Мой рот побывал в том же месте, что и ее рот! Мы, считай, поцеловались! Ведь можно послать друг другу воздушный поцелуй, и это все равно что поцеловаться через пару метров. А тут всего через пару секунд!

Вдруг я осознал, что не покраснел. Надо же, я и не знал, что способен на это. Не краснеть. Надо почаще замечать, когда чего-то не происходит. Например, не чешется спина в месте, которое сам не можешь достать. Вот тогда жизнь будет прекрасна! Нужно замечать, что у тебя ничего не болит, вообще нигде. Или тебе не грустно. Жаль, что на плохое внимание обращаешь немедленно, а когда все в порядке, ничего не замечаешь. Но я заметил, что не краснею. Даже когда мы вместе ели «Марс» и она коснулась губами места, где были мои губы. По-моему, зубы у нее ужасно чистые. Со своими сестрами я бы такое делать не стал – вместе есть один батончик. Одноименные заряды отталкиваются, разноименные притягиваются. Такова природа. Неизвестное притягивает. Ну вот, и с этим разобрались.

К нам подошел Ричард со своим мопедом и спросил, рассказала ли Изабель уже, что вот-вот прославится.

– И вовсе я не прославлюсь! – возразила Изабель.

– Мисс Северное море! – сказал Ричард. – Пять тысяч евро. – Он показал пять пальцев. – Ума не приложу, что они такого видят в моей сестре, но ты-то, наверное, понимаешь.

Он улыбнулся и пошел дальше. Изабель вытащила из сумки какую-то бумажку. Это был флаер конкурса «Мисс Северное море». Для девочек от двенадцати до восемнадцати. Вот он тут рядом со мной лежит. Отборочный тур в субботу, в четыре часа, в отеле «Золотой фазан». У конкурентов. Изабель рассказала, что хочет участвовать, и спросила, приду ли я посмотреть.

– Да ты что! – воскликнул я. – Ты же не собираешься крутить задницей перед старичками в жюри?

И тут Изабель сказала кое-что замечательное. Она сказала:

– Можно подумать, зрители приходят на твои матчи не