Ванечка и любовь - Микита Франко

маялся: завтра или не завтра? Порезать или припугнуть? Всех или кого-то одного? Пока ворочался в постели, уже наступило утро.

Но днём я точно решил, что пойду и сделаю это. Потому что если не сделаю, то впереди опять будет бессонная ночь, и ещё одна мысленная пытка. Лучше уже сделать, чем таскать эту сопливую нерешительность в себе и мучиться.

Выйдя на улицу, не ждал, когда меня заметят, а сам пошёл в сторону пацанов – они сидели на лавочке и пили что-то из банки с лимонадом (в детдоме в такие банки обычно переливали дешевое пиво, чтобы не спалили). Конечно, завидев меня, они развеселились, засвистели, и опять со всех сторон – «вот и гомик» и «голубой идёт». Громче всех было слышно Жору.

Глядя в его глаза, я вдруг подумал, какое у него мультяшное лицо. Совсем обыкновенное, с ямочками на щеках, веснушками и длинными ресницами. И почему-то, когда я заметил это, нож в моей руке дрогнул.

Силой воли я начал возвращать к себе воспоминания прошлых дней: как он называл меня «детдомвоским» и «музыкантиком», идя по пятам, как не в тему хвастался своим отцом ВДВ-шником, как первым начал называть меня пидрилой и голубым, как всем соврал, что я целовался с ним. Только почему-то за секунду до убийства это кажется уже не таким большим, не таким существенным.

- Ты чё? — с любопытством глянул на меня Гренка.

Тогда я вытащил лезвие из креста.

- Ого… Пацаны, у него перо, — предупреждающе сообщил Карась.

Банзай присвистнул.

- На помойке нашёл? — насмешливо спросил Жора.

Я почувствовал противную слабость. Вдруг понял: нож, чтобы убить, должен пробить грудную клетку, а у меня сил на это нет. И лезвие, наверное, слишком слабое.

Карась вдруг сказал:

- Ну, убей нас, если хочешь! – глаза у него при этом смеялись.

- Что, слабо? — издевался Гренка.

Остальные пацаны тоже заулюлюкали:

- Сейчас нассыт в штанишки!

- Ему слабо!

- Вон, ручки задрожали!

- Сюда слабо?! — крикнул Жора, хлопнув себя ладонью по груди — с той стороны, где сердце.

А у меня и правда руки дрожали. Всё вокруг завертелось: смех, вопли эти, корчащиеся от хохота мерзкие лица — окружающее пространство смазалось в одну общую кляксу. Ничего не получалось разглядеть.

- Че вылупился?! — ржал Жора. — Соскучился, гомик?!

Что-то щёлкнуло в голове. Я выкинул руку с ножом вперед и ударил — не глядя.

Жора завопил, начал падать. Глаза у него закатились.

Тогда я понял, что значит фраза: «Гены берут своё». Я дёрнулся с места, побежал, точно зная, куда бегу и зачем. Домой, в ванную, а там — к раковине, отмывать нож от крови и от отпечатков. Я так хорошо выполнил эту работу, будто бы знал, что делать. Будто бы это вшито во мне. Наверное, мой настоящий отец — убийца. А может, и мать тоже.

В мусорном ведре я замаскировал нож под грудой бумаги, потом сел в зале на диван, задрожал и подумал: зачем? Что я наделал? А на фоне мысли: остальные укажут на меня, но пофиг, буду всё отрицать — пускай доказывают. Мне ещё нет четырнадцати.

Долгое время было тихо. Я просидел в напряжении целый час, судорожно поглядывая на часы – всё ждал, что придут полицейские. Дёрнулся, когда дверь начали открывать, но это всего лишь вернулись как-бы-родители с работы. Они ничего не сказали, значит, тоже были не в курсе.

Тот самый телефонный звонок раздался в семь вечера. Кто-то позвонил и рассказал Славе, что случилось. Сначала я не придал значения этому звонку, но, когда на пороге комнаты появился Лев, я понял, что влип. Он никогда просто так на пороге комнаты не останавливается.

Глядя на меня, он молчал, будто ждал чего-то. Я тоже молчал, но старался в его сторону не смотреть. Так минуты две прошло, наверное. Хотя не знаю, может, и меньше. В такой ситуации время превращается в вечность.

- Ну, - начал Лев. – Как себя чувствуешь?

- В смысле? – охрипшим голосом спросил я.

- Мне интересно, как себя чувствует человек, который ножом другого ударил. Как это?

От того, что этот разговор начинался вот так, стало ещё хуже. Всё-таки, когда на тебя кричат, как воспиталки в детдоме – это проще. Если человек орёт, он выглядит полным придурком, и на это проще хрен забить, чем когда тебя вот так – спокойными словами на чувство стыда провоцируют.

- Фигово, - честно признался я.

- Ну, ничего, - неожиданно ответил Лев, проходя в комнату.

Он похлопал меня по плечу, садясь рядом. Сказал:

- Это потому что ты в первый раз. Но будет же ещё второй, третий, правильно? Дальше – проще.

Я удивлённо посмотрел на него. Что он такое говорит?

- Что с Жорой? – спросил я.

- Умер, - буднично сказал Лев.

- Как это… Умер?

- Ну, умер, как многие умирают, когда им вонзают нож в сердце.

Я смотрел на него внимательно, пытаясь понять, шутит он или нет. Хотел разглядеть это в мимике: может, он сейчас улыбнётся и скажет, что прикалывается? Ну, или пускай рассердится и скажет, что специально соврал, чтобы мне стало стыдно. Хоть что-то, выдающее несерьёзность его слов! Но я ничего такого не находил в его лице – ни один мускул не дрогнул, абсолютное непоколебимое спокойствие.

- Ты серьёзно? – всё-таки уточнил я.

- Да. А ты разве не это планировал?

Мне показалось, что я теряю сознание. Даже начал падать вперед, но Лев придержал меня:

- Тише, тише.

- Мне плохо.

- Это нервное. После убийства – нормальное состояние. Говорю же: потом не будет такого. Просто привыкнуть надо.

Я начал глубоко дышать, стараясь прогнать тошнотно-муторное ощущение. Стало чуть легче.

- Что теперь будет?

- С кем? С Жорой? Похоронят.

Снова затошнило. Подавляя эти ощущения, я уточнил:

- Со мной.

- Ничего. Ты же ещё маленький.

- А кому-нибудь что-то будет?

- Славу, наверное, посадят. Но не всё ли равно? Главное, что у тебя всё нормально.

Он поднялся, собираясь выйти из комнаты. Я спросил его вслед:

- Ты что, даже не накажешь меня?

- Нет.

- Почему?

- Не хочу облегчать тебе состояние. Перенесённое наказание даёт ощущение искупления. А ты поживи с этим так.

Он вышел, аккуратно закрыв дверь за собой. Я захотел плакать, но у меня не получилось. Попытался специально спровоцировать себя, тихонько