К небесам - Карен Кёлер

– Как ты думаешь, где она сейчас?

Если уж астролётчица этого не знает, то другие и подавно. Занна ведь небесный эксперт, да? Из космической рации доносятся помехи, я слышу, как Занна размышляет, – так громко шуршит рация. Я слышу паузы между мыслями. Слышу гудение между атомами.

– Нам этого знать не дано. Но мы знаем, что энергия во Вселенной никуда не девается.

Ха!

– Это…

– …я тоже совсем недавно говорила!

– Вот видишь, Тони! После смерти, возможно, бывают приключения ещё почище полёта в космос. Только о них пока никто не мог рассказать.

– Но почему тогда все говорят, что она на небесах?!

– Потому что некоторых, возможно, эта мысль утешает. А ты как думаешь, где она?

– Понятия не имею. Иногда я думаю, что она просто не могла умереть. Мне кажется, она вот-вот выйдет из-за угла, из кухни или сядет вечером у моей кровати, чтобы почитать мне вслух… Как будто она просто ездила в отпуск. Или на очень долгую конференцию. Я больше ничего не знаю. Вообще ничего. Может, она и впрямь просто исчезла.

– Пока ты её помнишь, она всегда будет здесь, всегда будет частью тебя.

– Но мне всё равно её не хватает.

– Да.

– Как думаешь, она на небе?

– Раз она послала тебе метеорит?

– Жаль, что нельзя хранить его на полке.

– Может, и не на полке, но у себя в сердце ты можешь его сохранить.

Я представляю себе сердце с полкой внутри, на которой я храню метеорит. Может, моё сердце – как блокнот для чувств? Может, там бесконечно много всего поместится, когда растает ледяной панцирь? А пока мне лучше всё записывать?

Знаешь, этот панцирь сковал мне сердце, когда мама умерла. Не знаю, знакомо ли тебе это, был ли и у тебя на сердце ледяной панцирь. Если да, может, расскажешь, как от него избавиться?

Четыре (совсем другое дело!)

– В прошлом году она смастерила мне на Хэллоуин костюм скелета, – рассказываю я Занне. – Было круто, потому что кости светились в темноте.

– Жуть!

– Да! Мега!

– А однажды она сделала нам глаза-леденцы на палочке. Помнишь, Тони?

– Точно! Чуть не забыла!

Надо будет потом обязательно записать в блокнот.

– Она и правда была очень крутой.

Ням-Ням говорит о моей маме, точно о своей. И тут я вдруг понимаю, что Ням-Ням так и не успела с ней попрощаться. И что она никогда не показывала мне, как ей грустно. Я слушаю разговор Занны с Ням-Ням, будто всё это не имеет ко мне никакого отношения.

– Что ещё за глаза-леденцы? Хотя не уверена, что хочу это узнать.

– Глаза были вовсе не настоящими! Ха-ха!

– Хоть на том спасибо!

– Просто они выглядели как глаза с голубой, зелёной и карей радужкой и лопнувшими сосудами. Но они были из шариков для торта. С оболочкой из белого шоколада. А радужка – из пищевого красителя. У неё всегда были такие забавные идеи.

– Вку… …лучились …денцы? – Опять помехи.

– Да-а-а, ещё какие!

Ням-Ням с такой нежностью рассказывает о моей маме, что я чуть ли не ревную. Хотя с чего мне ревновать? Ням-Ням ведь присутствовала при изготовлении леденцов – значит, это и её воспоминания? Она ведь ничего у меня не отнимает? Это ведь хорошо, что Ням-Ням так любила мою маму? Я вспоминаю, как Ням-Ням ночевала у меня на Хэллоуин. Как мы нарядились в зомби, а мама принесла нам в комнату стакан с глазами на деревянных палочках. Мама назвала нас «мои маленькие зомби» и нарисовала себе на лице череп. Как мы втроём ели глаза-леденцы и говорили всякие мерзости вроде: «Я вырву тебе кишки и съем твои глаза на десерт». Или: «Голубые глаза невкусные – я предпочитаю зелёные». Или: «Они такие склизкие, если их разгрызть». Думаю, моя мама была для Ням-Ням чем-то вроде оазиса в пустыне запретов. Ням-Ням до сих пор с увлечением рассказывает Занне о маме. Думаю, Ням-Ням с радостью переселилась бы к нам. Раньше она всегда была для нас как член семьи, пока мама не заболела и мы трое не отгородились ото всех. Я лишь теперь понимаю, что в лице моей мамы Ням-Ням потеряла подругу. И мне её сейчас очень жалко.

Ням-Ням сжимает уоки-токи, из которой слышатся шорохи и треск.

– До связи, – говорит она, – овер энд аут!

– …ver …nd… out, – обрывками доносится голос Занны.

Снова треск. Потом лишь тихий шорох. Тишина. Ням-Ням опускает уоки-токи.

Ой, что? Что-что-что? Я что-то пропустила? Опять какая-то путаница: я здесь и одновременно нет.

– Занна отключилась?

– Конечно. Она же попрощалась.

– А я и не заметила.

– Земля вызывает Тони, приём: ты где вообще была?

– У мамы.

– Знаю, знаю…

– Она ещё вернётся?

– Твоя мама?

– Нет! Занна! – Я закатываю глаза, как эмоджи, но Ням-Ням этого, разумеется, не видит в кромешной темноте.

– Она же сказала, как в прошлый раз: через восемьдесят минут вернётся. Ты вообще всё пропустила.

В последнее время со мной часто такое случается: я отвлекаюсь и теряюсь в собственных мыслях. Блуждаю в воспоминаниях вместо того, чтобы внимательно слушать на уроке музыки, например. Стоит мне выглянуть в окно, как я, словно Красная Шапочка, сбиваюсь с пути или сворачиваю мыслями не туда, теряю происходящее из виду. Господин Лека вдруг спрашивает меня, что это за нота, а я её прослушала. И я думаю: «Бабушка, а почему у господина Леки такие большие глаза?» Это чтобы меня съесть. Тебе такое знакомо? Моё внимание – как сыр леердам с дырками воспоминаний. Мои мысли – как незнакомый город, где не работают гугл-карты, и я не могу отыскать дорогу домой.

– Ущипни меня.

Ням-Ням изо всех сил щиплет меня за правую руку.

– Ай!

– Ха-ха, добро пожаловать обратно в реальность.

– Привет.

– Маленький шаг для Тони… – начинает Ням-Ням.

Я, конечно же, знаю цитату Нила Армстронга, первого человека на Луне, и продолжаю:

– …но гигантский шаг для человечества.

Мы даём друг другу пять.

– А ты знала, что диаметр Земли – сорок тысяч километров?

– Пояс размера икс-икс-икс-икс-икс-икс-икс-икс-икс-икс-икс-икс-икс-эль.

– Ха-ха-ха.

Ням-Ням светит фонариком на снеки.

– А ты знала, что МКС летит на высоте четырёхсот километров над Землёй? Где у нас кислый жевательный мармелад в форме соломки?

– А ты знала, что драконьи языки не такие кислые, как соломка?

Обшарив с фонариком весь спальник и гору снеков, мы наконец находим упаковку. Я съедаю ещё одну лакричную улитку и невольно вспоминаю этот звук – «плок».

Четыре (йеп, всё ещё)

Ням-Ням сунула в ноздри две кислые соломки и светит на себя снизу фонариком.

– Я носатый вампир!

– А ты знала, что вампиру нужно вогнать в сердце кол, чтобы его убить?

– А ты знала, что бывают летучие лисицы с размахом крыльев более метра? Калонг называются. Ты это знала?

Ням-Ням съедает мармелад из носа.

– А ты знала, что при встрече с калонгом я бы описалась?

– Кстати, мне опять приспичило.

– И мне.

Мы смотрим на дверь террасы. Переглядываемся. Выслушивать папин бубнёж, почему мы до сих пор не спим, нам неохота.

– А ты знала, что мы можем пописать прямо в саду? Вон там, на задворках рядом с компостом: там всё равно ничего не растёт.

Мы снимаем комбинезоны.

– А ты знала, что я сейчас устрою самую продолжительную лимонадную отрыжку за всю историю нашей дружбы?

– Тони, только ты не слушай, ладно?

– Как я рыгаю?

– Нет, как я писаю.

– Окей.

– Окей?

– Окей.

– Окей.

Вопрос: сколько океев надо Ням-Ням? Ответ: да.

– А то я не смогу. ← Да знаю я – сейчас у неё нет с собой телефона, чтобы включить музыку.

– Я пойду вон туда – оттуда мне ничего не слышно.

– Окей.

– Давай кто быстрее!

(Если она ещё раз скажет «окей», я за себя