Северные сказки. Книга 1 - Николай Евгеньевич Ончуков

сдёрнула с под кровати, куклу выняла с сундука, на кровать бросила, сама в сундук села. Он с ходу росшолся, саблей тёснул по куклы: крохотки полетели во вси стороны, ему крохотка в рот прилетела. Он и стал койковать: «Эдакой я дурак, што я сделал, одной ночи не проспал, кака она была сладка!» Кайкуэть стоить, стал жалить, што не проспал одной ночи, никуда бы не ушла. Она тихонько там и заговорила: «Иван-царевиць, дай тую заповедь, штобы больше вицьно не тронуть меня, я с одного разу оживу эще». Он: «Душанька! Оживи только, вицьно не трону больше». Она говорит: «Сломай саблю, брось за окошко». Он пошол сабли ломать. Она с сундука и вышла, куклу в сундук бросила, сама на кровать. Он пришол, видит, што она живая, обрадовался, лёг спать с ей, взял обнимать да целовать, и нонь живут хорошо.

146

Приданое[100]

Захотелось мне-ка замуж тошнёшенько, спала одна-си в цюлани, и склала три шкулька животов и пошла. Шла, шла, отошла от дому три вёрсты, пришла к кресту; клала шкульки под кус, сама на шкульки легла, лежу, жду женихов, у самой не были приказаны. Лежала, лежала, зазвонили колокольци, я и скопила: «Женихи едуть, женихи едуть!» Ажно едуть благородны. Я и пошла домой, шкульки там, под кустом забыла. Пришла домой, мать пришла, меня будит, а меня там и нету. Мать вышла туда в цюлан, я в цюлан и забралась. «Мариха, стань, скаже; гди ночью была? Гди тя чёрт-то носил?» — скаэ. «А была там, шкульки под кустом забыла». — «Поди, ищи, скае, гди тя цёрт-то носил», — скае. «Поди сама, я не пойду», — она матери скаже. Тут мать пошла, ходила, ходила, найти не могла, так пропали. Пришол Гришка свататьця; мать меня за Гришку и выдала. Гришка меня только четыре недели любил, больше любить не стал, стал к инной ходить. Со стороны спрашивают: «Што пришло, што пришло?» — «А вот што: пришол сарафан». — «Какой сарафан?» — «Зад стояций, перед шумиций, быдто рогозенный, тётки Ганни покойници». — «Эще што пришло?» — «Пришла сороцька эще». — «Кака?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, толкова, быдто ровдянна». — «Эще што пришло?» — «Пришол эще перёдницёк, выбойця-тый, набойцятый, бумажный толковый, весь в узлах». — «Эще што пришло?» — «Эще пришли чулки». — «Каки, скае, цюлки?» — «Выбойцяты, набойцяты, бумажны, толковы, одной спицей связаны, нет ни пят, ни носков». — «Эще што пришло?» — «Пришли башмацьки». — «Каки, скае, башмацьки?» — «Выбойцяты, набойцяты, бумажны, толковы, прытко хороший, бытто берестянны лапти. Эще пришол цайоик». — «Какой?» — «Ни крышки, ни дна, только руцька одна». — «Эще што?» — «Пришла постеля». — «Какая?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хороша, бытто соломянна, тётки Ганни покойници». — «Эще што?» — «Эще пришла подушка». — «Какая?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хороша, бытто мекинна. Эще пришла одевальниця». — «Какая?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хороша одевальниця: шерсь вся у мышей выскребена». — «Эще што?» — «Эще пришла коровушка». — «Какая?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хорошая корова, вся у ворон выклевана, тётки Ганни покойници». — «Эще што пришло?» — «Пришла овецька, выбойцята, набойцята, бумажна, толкова, прытко хороша овця, тётки Ганни покойници, ту-зди лявцецёк (клок шерсти), ту-зди лявцецёк. Пришло эще блюдце, бытто куричье корыто, тётки Ганни покойници. Пришла ложка эще, бытто поварёнка. Пришла эще п...а» — «Кака?» — «Выбойцята, набойцята, бумажна, шолкова, прытко хороша, бытто решато».

147

На роду написано[101]

Не в каком царьсви было, приежжал мужчына торговый к ноци, и он Господа Бога знал, молился всё Господу Богу, просил всего хорошего. Вот он заснул на ноцлиги спать. Ну и заколотилось под окошком. «Вот, — говорит, — в сей цяс (ему во снях и снитьця) жана родила (хозяйка в доми), и што этому бладеньцю буде?» И говорит на место, што, говорит, што «до семнацяти лет она выростет и што в семнацятый аньельской день в колодець потонет на улици». Вот, этот ноцьлежьник выстал поутру, приходит в другу колмату, и тоцьно хозяйка родила дивицю. Он и говорит им следующа, што «я зде-ка проживу трое сутки, возьмитя-ка меня проежжающего — кумом». Оны и согласны этому делу, и троэ сутки он прогостил, и вызвали священника и крёсну матерь, и проежжающёй — кумом. И он так священника наградил, проежжжающёй, за роботу, за свою кресницю, што он двацять пять лет того не видал. И так оны любуютця кумом тым и всей семьёй радуютця, и так куму и кума своего подарил, што вси на диво, и кресници говорит он родителям, што «ежели она буде жить, я на семнацять лет ей обновки и содержание оставлю, а на аньельской день сам буду, ежели жив буду». И поежжаэт от йих с гостей и оставляэт хозяина довольным быть, со всим семейсьвом и кресницей. И он отъехал, оны ю стали ростить и воспитать, и она была бы лучше да некуда, ростёт хорошо, ну, и там уж скоро скажетця, долго будетця (долго время идётця), ну вот и семнацять годов прошло, кресниця выросла и этого... ждуть именин справлять крёсного, всего два дня оставаэтця до аньельского дни. Вот хозяин поглянит на улицю и говорит хозяйки: «Жона, ведашь ли што, гледи, наш кум приехал». И она обрадовалась, дочку хватила за руку: «Здоровайся, — говорит, — твой крёсный татенька приехал». И он такую одежду ей привёз, што уж всим людям на диво. И на другой день говорит: «Кумушка, возьмитя вы с колодця воды по надобью, штобы на двоэ сутки воды хватило». Оны взяли каткы, накатили воды, и он взял этот колодець оббил чорной кожой. И на этот на аньельской день и стали пить и веселитьця, аньельской день справлять, а кресниця ничого не кушат, што «ничого я не хочю». Он ей, што бы не было, всем подчиват, благотворит, штобы она хоть што ни покушала. Она ничего не кушат, всё просит, што «спуститя меня погулять». Вот двенацять часов минуло дни, и берёт свого крёсного за руку. «Пойдём, крёсный, татенько, хоть на улицю выйдем, прогуляэмся». Она как на улицю скоро вышла и выхват от его свою правую руку и пав в колодець, и тут переставилась на этой кожи и на колодци. И тут ю взяли в фатеру, похоронили и слёзно плакали.