Мужик приходит в фатеру, а поп у стола сидит, а жена сицяс свернула с себя кокоши, цепцик, да в углу и лежит, крычит, кверху раком. Мужик приходит. «Ну, здрасьвуй, батюшко», — говорит. Поп и говорит: «Здрасьвуй, дитё духовно, я пришол к тиби, мне ведом пришол, што жена твоя сделалась нездорова, так исповедать я пришол». Он и говорит: «Да, што, батюшко, зачастым она нездорова, так уж исповедуй, батюшко». Ну, он исповедывать и начал, а муж, обныкновенно, стал дела свои справлять, из фатеры вон вышел. Ну, он там с деламы справился, исповедь справил, ну, и клицет там: «Микита али Ондрий, дитё духовно, иди в фатеру, к жены». Так мужик, видно, жаланен был до жены и спрашиват у попа: «Што, на перьвом слови не понял ли, што оживёт али помрёт?» — говорит. Поп на ответность держит мужику: «Ай, дитё, если бы ты справил заповедь ей, так она и справилась, может быть: сходил бы ты в Турьсию, за турьским маслом и помазал бы ей очи, она поправилась бы и хворить не стала бы больше». Ну, уж муж был послушен, склал котомоцьку и полетел в Турьсию за турьским маслом. Ну, там, далёко ль, близко ль шол дорогой, попадаэтця ему нищий прохожий, калика, стрету идёт с кережкой — стрету ему. Ну, у нищих, сам знаэшь, с перьвым долгом роскланялся, и «Спаси Господи, помилуй раба Божия», а сам спрашиват его: «Куда ты, кормилець, отправился?» А он говорит: «Да вот, старичёк, когда жена нездорова была, поп на исповеди был и послал меня за турьским маслом». Этот старик и говорит ему: «Кормилець, воротимся взад, не можем ли мы поправить жены дома». Поворотились назад со стариком нищим и так, не доходя до своего селения, и старик приказал ему свалиться в кережку (подстанки, дровёнки) и в рядной мешок. Мужик и сел там, а старик нищий и поволок. Догнал до своего дома и даваэтця к ноци у жоны его, а мужик в керешки завязан в мяшки (так!), у ней и поп всё в гостях аще, не уходил аще. Нищий даваэтця к ноци, жона пустила к ноци нищого, и сам керешку в фатеру волокёт. Так хозяйка говорит: «Старицёк, старицёк, ты клади керешку в сини». А он на место говорит: «Гди я, тут керешка моя». Нищий зашол в фатеру, заволок керешку, поставил в двёрный уголок, а мужня жона сидит с попом аще и угощаютця, а нищий на лавку сел (как примерно Семивон Иванович), а поп-то говорит: «А, поподья, поднеси-ко ему стоканьцик виньця, не знаэт-ли он былинки какой-ни сказать». Старицьку то стоканьцик поднесли — он и крякнул, а поп говорит: «Поподья, поподья, дай другой стокан, старик што-то розобрал, дай другой». Выпил старик как другой стокан и сидит на лавки. Поп говорит: «А што старицёк, ты проходець, не знаешь ли какой ни былинки сказать, писенки спеть?» А он на место говорит: «Нет, батюшко, пёрьво вы, а потом попадья, — говорит, — а впосли и я». Ну, и поп говорит: «Поподья, поподья, так ты спой прежде меня», — говорит. Ну, и попадья, как с лавки выскоцила, и пошла по фатеры, как шальняя, говорит: «Жена безумного мужа выслала в Турьсию за турьскиим маслом, говорит, а сама жена здорова и добра, говорит, а с попом и за столом, говори, и ендома (яндова) и вина», — говорит (полштофа стоит вина, так...), и на лавку села, значит: «Нунь, поп, и тиби». А поп как скоцит с лавки, как вдоль фатеры пошол вприсядку. «Как шальяя жена, говорит, и безумного мужа, говорит, выслала в Турьсию, за турьским маслом, говорит, а сама жона, говорит, здорова и добра, говорит, с попом за столом и ендома и вина», — говорит. И спели, старичку и говорят: «Нунь, старичёк, ты пропой, мы пропели свои писни, а ты, скаже, нам укажи говорит, свою спой», — говорит. Ну, и старик говорит: «Хороша ваша, говорит, писня, хороша». Ну, старик свою и запел на место им. «Ох ты слушай-ка, керешка, розумий-ко ты, мешок, говорит, не про тебя-ли говорят, говорит, не про твою-ли голову говорят, а я мешок розвяжу, а безмен на гвозду, говорит, а ты отвись-ко попу, а остатки тому, хто с попом за столом». Да и на лавку старик и сел. Поп-то говорит: «Поподья, поподья, а дай-ко третий стоканьцик ему, аща споёт», — говорит. Ну, та повинуэтця ему. Он как третий стоканьцик выпил, так уж опеть и заводит петь. Запел опеть и пошол по фатеры. «Ох ты слушай-ка, керешка, а розумий-ко ты, мешок, говорит, не про тебя ли говорят, говорит, не про твою ли голову? А мешок розвяжу, а как безмен на гвозду, а ты отвись-ко попу, а остатки тому, хто с попом за столом». А он мешок как розвязал, так мужик зглянул как: безмен на гвозду, а жена с попом за столом, так, как тяпнул безмен, а попа безменом, попа безменом отвозил, отвозил, остатки тому, хто с попом за столом. А поп в двири.
139
Никола Дубенский[93]
Жона была взята у мужа хорошаа, она мужа и не залюбила, а в деревни у ей, у жоны, был любовник. А у ей муж был полисник, муж ходил за полисьям. Она его как не любила, так его и не кормила хорошо, а всё этого любовника кормила хорошо. Он походит за полисьям, сам и говорит жоны: «Жона, — говорит, — я как пойду завтра за полисьям, так там есь в дубу Микола оченно милосливый, об чом его, — говорит, — будешь просить, так он ни в чом не откажет, этот Микола». Она ему говорит: «Возьми меня, у меня оченно нужно есь помолитьця этому Миколе Дубеньскому, воченно у меня дело». — «Ну пойдём, — говорит, — со мной, я тебе покажу этого Миколу Дубеньского». И приходят оны в лес, а он и говорит, што «пойди, говорит, этто в сторону, набери ягод». А сам взял в этот дуб полый и забрался. А раньше ей показал: «Как ягод наберёшь, потом вот в этом молись, в этому дубу, там сидит Микола Дубеньской». Она воротилась и давай молиться со слезамы этому Миколы Дубеньскому, што «Микола Дубеньской, пособи мне мужика ослепить» (надо збыть ей от его, от мужа). Он в дубу и заговорил, Микола ей: «Корми мужа масленье, он от того и ослепне».
