Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов

— Где? — очень сдержанно поинтересовалась мама.

— Ну, вот, — повторил я и не отдал ей книжечку, — написано же, и почерк очень разборчивый: «младенец Феликс». Что это за младенец? Тётя Ада?

Мама сосредоточенно покрутила несессер, надеясь как следует изучить корешки, вершки, жировки, чеки и такое-всякое за отчётный период с затёртого года. Но увы, нужные квитанции она обнаружила моментально. Целую стопку. Скреплённые за уголок немного потемневшей скрепочкой, они изо всех сил старательно прикидывались чеками. Для солидности.

— Здесь, наверное, перепутаны летние месяцы! — напряжённо пошуршав «корешками» и сняв скрепку, сказала мама. — Сейчас возьму очки и…

— И будет самое время разъяснить, — поддакнул я и протянул ей футляр. Мама ненадолго нахмурилась и задумчиво протёрла стёклышки. Покашляла. Я вспомнил давний способ выманить рассказ.

— Я даже посудку вымою, — задушевно сказал я. — И прямо сейчас. Хочешь чаю?

Мама нацепила очки, вздохнула, рассмотрела и разгладила узкую бумажную стопочку.

— Показалось, — буркнула она. — Думала, что… Но разложены правильно. — Удивительно даже.

Она скрепила квитанции. Постучала ими по столу, положила, задумчиво разгладила ещё раз.

— Все нервы вымотаешь вечно. Ладно. Расскажу фрагменты. А то ещё орать ночью будешь… Страшно же, даже вспоминать… Давай чай свой, — сказала мама.

Я налил маме чаю, свежезаваренного. Запахло свежим летом, солнцем и безмятежностью, когда счастлив беспредельно навсегда…

— Обязательно… — сказал я. И включил воду.

— Обязательно что? — подозрительно переспросила мама.

— Обязательно буду кричать, обязательно ночью, и обязуюсь во сне. Вы все не услышите, — успокоил её я. — Только если не приснитесь… Вдруг. Тогда другое дело, конечно… Вот твой чай, даже и с земляничкой.

— Откуда взял только, — умиротворённо сказала мама. — Ещё и лист! Знаешь, сколько в земляничном листе пользы?

— Ты отвлеклась, — заметил я тонким голосом. — Про этот лист я знаю всё…

— Хм! — откликнулась мама. — Ну, так и быть… Это телефон зазвенел?

— Нет…

— Говорили, что немцы не войдут, — начала мама. — Нет, ну очень хороший чай, и так кстати. Даже обжигающий! Лист такой душистый… У нас что, был земляничный лист? Давно? Так пахнет — целый ягодный сад в кипятке!

— Не увиливай.

— Не командуй! Да, но документы жгли… Всюду носился пепел и бабочки. Кстати, крапивницы. Разные были разговоры про немцев: и что от Пешетовки погонят — потому, что старая граница там, а война только до старой границы. Потом начали, что от Жетомеля и назад будут немцы — ведь это другая губерния. А от Жетомеля, к нам и дальше — снова будет власть советская. А уже в самом конце, когда загрохотало и пепел, так — Вырпин займут, и всё. Встанут насмерть! Ведь линия Сталина! Второй Царицын…

Мама отпила чаю. Вздохнула: «Бабушка наша послушала всё это по очередям — а за всем очереди моментально ого-го… И сразу нас к галантерейщикам погнала и по аптекам. Ещё в самом начале. Даже ещё до Жетомеля. Аде доверили мыло покупать. А мне — рыбий жир и гематоген. В палочках. Я ещё камфору покупала зачем-то. А Ада — соду. И соль».

Мама отставила пустую чашку, побарабанила по клеёнке пальцами, придвинула к себе уцелевший от гамелинских чисток лист газеты и принялась делать из него кораблик.

— Кстати, о соде — бери побольше. Не забудь кастрюлю, протри как следует… — начала манёвр она. — А то после тебя вечно скользкие края, проверяла.

— Старая уловка, — поддакнул я. — Рассказать придется, пообещала же.

Мама посмотрела на меня памятливо и кашлянула несколько сценично.

— Теперь такое впечатление, что ты положил в чай крыжовник, причём сушёный, — невинно начала она. — Где ты его взял?

— У нас в яру. После отселений сады за больничкой пустые, вот-вот, и одичают…

— Да, — сказала мама. — Изобильное место! Даже ежи есть! И гадюку видела! Представь, мы даже картошку сажали там.

— В яру? У нас? Что это за картошка была? Для гадюк? Или горная?

— Ну, гадюки встречались, и не один раз, да. Даже сейчас, вот… — сказала мама. — Бабушка настояла. Запугала очередной голодовкой и права оказалась. Голод же просто через раз, постоянно был… Ну, да, не об этом. Мелкая выросла картошка. Мы вместе все, даже с Адой и бабушкой, пололи и окапывали, чтоб не смыло. Там тогда всё так делали, вроде террасками — против оползней. Но они всё равно случались, да. А огород наш был на склоне и замаскирован дерезой, чтоб воры не нашли. Мы иногда даже сторожить ходили, вроде в дозор с караулом. Старуха и две девочки — самая страшная сила, конечно. Сидели среди колючек, а небо всё в зарницах, и звёзды одна за другой с неба летят, и за Скавикой, далеко-далеко, — зарево… Я уже и не плакала.

— Ты не думала, что оно как игра? — быстро спросил я.

— Поначалу… — ответила мама. — Чем дальше, всё реже и реже. Хотя спасались играми, конечно — и тогда, и потом. Да! Картошку выкопали мы почти всю. Воры только в конце пришли, но несерьёзные — вокруг потоптались, нагадили, но в целом — испугались дерезы.

А страху много было. То шпионов ловили. То бомбы зажигательные эти… То всех в подвал гоняли — и мы больше всего боялись, что дом на голову упадёт и все задохнутся. А все вокруг как баловались понарошку… Растерянность и крики. Ещё одна игра была такая, глупая — окна клеили полосками бумаги, чтобы стёкла не выбило. Крест-накрест, всё довоенное, значит, перечеркнули. Я подавала полоски эти, клей капал, старалась думать, что это умножение или неизвестное число… Икс… Играла в математику… Но не помогло — оказалось, всё крест-накрест. И сирена выла невозможно. Днём загоняли в подвал или прямо под лестницу, ночью мы сами свет гасили, чтобы нас немцы с неба не увидели. Со своими бомбами вместе.

Кстати, стёкла повываливались… Уже потом, когда от бомбёжек стало невозможно совершенно… Ну, вокзал же неподалёку, вот и нашвыривали, бывали у них и недолёты — где полбазара в щепки, где дом в пепел, а где вместо рельсов яма и паровозу конец. Всё, негодяи, делали, чтобы люди из кошмара не выбрались.

— Это какие негодяи? — быстро спросил я.

— Разнообразные, — строгим тоном заметила мама. — Ну вот… Как-то раз является мама из своего интерната, — мама глянула на меня поверх очков строго и заметила. — Моя мама… Она всё начало войны в этом интернате, как на привязи… То дежурства, то опять, то снова «на звонке». А тут…

— А дедушка? — спросил я.

Мама вздохнула.

— Он сразу в ополчение, — ответила она, — вместе с Артшколой. Мы знали, что где-то рядом с Шовкобудом они, пригородная