Энола Холмс и маркиз в мышеловке - Нэнси Спрингер

куда приятнее. Миссис Лэйн принесла мне листок нежно-кремового цвета с фамильным гербом, чернильницу с пером и промокательную бумагу.

Я окунула перо в чернила и вывела несколько слов. Я сообщала в местное отделение полиции о мамином исчезновении и вежливо просила организовать ее поиски.

Потом я замешкалась: стоит ли?

Да. К сожалению, откладывать было нельзя.

Вторая записка, которой предстояло пролететь много миль по проводам после того, как ее напечатают на телеграфном аппарате, заняла у меня гораздо больше времени.

ЛЕДИ ЕВДОРИЯ ВЕРНЕ ХОЛМС ПРОПАЛА ВЧЕРА ТЧК НУЖЕН СОВЕТ ТЧК ЭНОЛА ХОЛМС

Я отправила две одинаковые телеграммы: Майкрофту Холмсу, на улицу Пэлл- Мэлл, в Лондон, и Шерлоку Холмсу, на Бейкер-стрит, тоже в Лондон.

Моим братьям.

Глава вторая

Я допила чай, который налила мне миссис Лэйн, переоделась в сухие бриджи и начала собираться в деревню.

— Но как же... Дождь... Дик отвезет письма, — пробормотала миссис Лэйн, снова заворачивая руки в фартук.

Ее сын тоже работал в поместье и выполнял мелкие поручения под строгим надзором куда более умного пса Реджинальда. Я решила не говорить миссис Лэйн, что не могу доверить Дику столь важную корреспонденцию, и вместо этого заявила:

— Я спрошу там, не видел ли кто мою мать. Поеду на велосипеде.

Это был не старый драндулет с огромными колесами, а современный «карликовый» велосипед с пневматическими шинами, надежный и безопасный.

На нем я крутила педали под моросящим дождем, пока не остановилась у сторожки. Фернделл с натяжкой можно было назвать поместьем — дом у нас был всего один, маленький и каменный, хоть и с представительным фасадом, но подъездная дорога, ворота и, соответственно, сторожка здесь имелись.

— Купер, — позвала я сторожа, — откроете мне ворота? Кстати, вы, случайно, не открывали их вчера для моей матери?

Сторож ответил отрицательно, не скрывая своего изумления. Леди Евдория Холмс никогда не выходила через главные ворота.

Я выехала с территории поместья и быстро добралась до деревушки Кайнфорд.

Телеграммы я отдала на почту, записку для полиции отнесла в участок, где перекинулась парой слов с констеблем, а затем заглянула к священнику, зеленщику, булочнику, кондитеру, мяснику, торговцу рыбой — в общем, ко всем, кому только можно, и ненавязчиво расспросила их о матери. Никто ее не видел. Кроме того, жена викария неодобрительно вскинула брови, когда я к ней подошла. Наверное, из-за бриджей. Выезжая на люди на велосипеде, приличные девушки одеваются соответственно: в короткие бриджи и водонепроницаемую юбку — на самом деле любую юбку, лишь бы она прикрывала щиколотки. Я слышала, что в деревне маму порицают за неумение прикрывать вульгарные места — вроде ведерок с углем, фортепиано и меня.

Скандального ребенка.

В своем позоре я никогда не сомневалась — в конце концов, даже «воспитанная» девушка не может вечно закрывать на все глаза. Я давно заметила, что большинство замужних дам каждые год-два запираются в доме на несколько месяцев, а затем выходят с очередным младенцем — и так пока не умрут или не состарятся, поэтому детей у них накапливается штук по десять, а то и по двенадцать. В то же время моя мать произвела на свет двух сыновей — моих старших братьев, только и всего. Возможно, из-за этого благородный рационалист-логик и его достойная творческая супруга сочли поздние роды особенно постыдными.

Я крутила педали, направляя велосипед то к таверне, то к кузнице, табачной лавке или пабу — местам, куда «приличные» леди не заходят, и любопытные шептались между собой, бросая на меня косые взгляды.

Ничего полезного выведать не удалось.

Я старалась приветливо улыбаться и разговаривать как можно обходительнее, но на выезде из деревни до меня еще доносились громкие шепотки, догадки и сплетни, и в Фернделл-холл я вернулась в препротивном настроении.

— Ее никто не видел, — ответила я на немой вопрос миссис Лэйн. — И никто не знает, куда она могла пойти.

Я отмахнулась от предложения отобедать, хотя на самом деле уже подступало время ужина, и поднялась на второй этаж, туда, где располагались мамины комнаты. Она всегда запирала дверь и прибиралась у себя сама, вероятно, чтобы облегчить ношу миссис Лэйн, поскольку, кроме четы Лэйнов, слуг у нас в поместье не было. Я бы не стала вламываться в комнаты матери, но при сложившихся обстоятельствах...

Какой у меня оставался выбор?

Я дернула ручку, ни капли не сомневаясь, что дверь закрыта и сейчас придется искать по всему дому Лэйна и выпрашивать у него ключ.

Однако ручка повернулась.

И дверь открылась.

В тот момент я наконец поняла, что моя жизнь круто изменилась.

Даже в церкви я не осматривалась так смиренно и трепетно, как в этой гостиной. Видите ли, я читала папины книги по логике, Мальтуса, Дарвина и разделяла рациональный, научный подход своих родителей, но там меня охватило внезапное желание поверить. Во что-нибудь. В существование души или, возможно, духа.

Мама превратила гостиную в святилище творчества. На окнах висели слегка раздвинутые шелковые шторы с узором из японских лотосов, и солнечный свет озарял узкие силуэты изящной мебели из клена, намеренно выполненной под бамбук и совсем не похожей по цвету на громоздкую лакированную мебель из темного красного дерева в общей комнате отдыха. Там висели мрачные портреты наших предков, а окна закрывали тяжелые занавески из саржи, но в маминых владениях мебель была выкрашена в белый, а на стенах чудесного пастельного цвета висели прелестные акварели маминой кисти: воздушные, выполненные в мельчайших деталях бутоны и распустившиеся цветы, каждая из работ — не крупнее листа писчей бумаги и в опрятной легкой рамке.

На мгновение мне почудилось, будто мама прямо сейчас здесь, со мной, в этой комнате.

Эх, если бы это было действительно так!

Тихо, на цыпочках, словно боясь потревожить ее дух, я прошла в следующую комнату — художественную мастерскую, довольно неприглядную на вид, с окнами без занавесок, пропускающими яркий дневной свет, простым дубовым паркетом — его легче всего отмывать от краски. Я быстро окинула взглядом мольберт, наклонный стол, бумагу и принадлежности для рисования и нахмурилась, заметив деревянную коробочку.

Судя по всему, акварели и кисти мама с собой не захватила.

А я думала...

Как глупо с моей стороны! Мне следовало сразу пойти к ней в комнату. Она ушла вовсе не рисовать цветы. Куда и почему мама ушла, я пока не знала — но разве могла я найти ее в одиночку? Нет, я поступила глупо, глупо, глупо!