Энола Холмс и таинственные букеты - Нэнси Спрингер

Флора держала зло на доктора Ватсона, который подписал бумаги об отправлении её в сумасшедший дом. Наверняка так всё и было.

Но... Как она ему отомстила? Убила?

По спине пробежали мурашки, и сердце у меня ёкнуло. Мне не хотелось соглашаться с этой версией.

Я нарисовала портрет Флоры без грима. Признаюсь, это далось мне нелегко — изобразить её в таком виде. Бедняжка. Я представила двух малюток из Ист-Энда, живущих в бедности и одиночестве, пока их мать прислуживает более удачливой даме и натирает в её доме полы до блеска... А может, их мать давно умерла. Или побила и отвергла старшую дочь, когда пришла домой и увидела младенца, изуродованного крысами. Или разлюбила младшую дочь за уродство. Так или иначе, сложно не сойти с ума, если растёшь с такой травмой.

Я посмотрела на свой рисунок — и меня пробрала дрожь. Я даже не заметила, как в силу сочувствия или иного подсознательного порыва разрисовала лицо Флоры цветами. Её рот я украсила вьюнком, нос заменила поникшей розой, глаза — цветками мака, а волосы — непослушными ветвями спаржи, похожими на паутину. Получился довольно безобразный букет.

Ну что ты будешь делать — я вернулась к тому, с чего начала!

Все растения, кроме розы — перевёрнутая бутоном вниз, она означала ненависть, — составляли первый букет, который я увидела в маленькой гостиной миссис Ватсон.

Я не понимала значения только одного из них: спаржи. Что же она символизирует?

И почему Флора выращивает у себя в теплице так много кустов спаржи?

Для букетов? Там их хватило бы на тысячу. Для еды? Ими можно было бы накормить всех жителей Холивелл-стрит — но не похоже, что она срезает побеги спаржи, острые, словно зелёные копья...

Копья.

Возможно, в этом и есть смысл? Копьё, колющее оружие — символ ненависти или смерти. И латинское название растения — asparagus — можно прочитать по-английски как a spear of gus — «копьё Гаса».

Я ахнула и резко выпрямилась. Листы бумаги разлетелись во все стороны. Меня внезапно, словно лучом электрического прожектора, озарила блестящая мысль. Я всё поняла, все препятствия, прежде непреодолимые, показались мне незначительными; теперь я знала, как поступить.

Глава шестнадцатая

ВСЁ'ТАКИ МНЕ НЕ ПРИДЁТСЯ РИСКОВАТЬ свободой и отправлять Шерлоку письмо.

Дрожа от сладкого предвкушения, я схватила со стола чистый лист бумаги и принялась составлять послание иного рода.

Вот что у меня получилось:

24124143513356 534313511233551312351 22133422511524313334215113435 24531443 2442 2342243412141152425353121424431334 11 Э. X.

Я бесстрашно подписалась своими настоящими инициалами. Признаюсь, я была похожа на Шерлока не только выдающимся носом — мы оба любили устраивать сцены.

И сюрпризы. По этой самой причине я скрыла от вас, любезный читатель, смысл моего послания, и хотя вы, без сомнения, способны его расшифровать, я попросила бы воздержаться от этого и позволить мне сохранить интригу ещё на несколько страниц.

Я вывела окончательную версию шифра чернилами, промокнула, сложила лист и запечатала сургучом. Нужно скорее доставить письмо в издательство «Пэлл-мэлл газетт», чтобы его успели напечатать в завтрашней утренней газете. Но такое важное задание нельзя поручить первому попавшемуся мальчишке с улицы. А ответственного посыльного в форме легко будет допросить, чтобы выйти на мой след. Я закатила глаза. Похоже, придётся всё сделать самой — как всегда. С помощью карандаша и «лёгких, незаметных средств» из магазинчика Пертелотты я по мере возможности закрасила пластырь на губе. При свете дня я бы не решилась на такую хитрость, а в сумерках его не будет заметно. С наступлением ночи я оделась в тёмно-коричневое платье, набросила на плечи шаль, водрузила на голову парик и самую широкополую из моих шляп, затенявшую лицо. Прикрепив к ней для верности вуаль, я отправилась на Флит-стрит.

Всё прошло хорошо. Безразличный ночной служащий едва на меня взглянул, забрал деньги и письмо и пообещал, что завтра объявление будет в газете.

Прекрасно. Однако теперь, даже если я поступлю как благоразумная юная леди и вернусь в съёмную комнату, закажу ужин и лягу в постель, уснуть мне всё равно не удастся. Я была всё ещё взбудоражена, и меня распирало от волнения перед грядущим днём и от тревоги за доктора Ватсона. Если он и правда там, где я думаю, то переживёт эту ночь и ничего страшного не случится. Я снова и снова повторяла про себя все факты и приходила к одному и тому же выводу. Однако мне не хватало уверенности в своих умозаключениях. Вдруг я проглядела важную деталь? Вдруг я ошибаюсь? Вдруг я на самом деле глупая, бестолковая девчонка, которой следовало сразу побежать к великому Шерлоку Холмсу, человеку действия, и попросить помощи?

Я не могла вернуться в комнату и смирно ждать утра. Кинжал, спрятанный в корсете, придавал мне храбрости, а тёмная одежда позволяла слиться с полумраком, и я вернулась в «гнусный лабиринт домишек, прижавшихся друг к другу, словно замёрзшие бродяжки, место, куда не проникают ни свет, ни воздух, где процветают болезни и пороки... грязные и душные улицы, дворы и переулки, сливающиеся воедино и несущие на своих плечах тесные гнёзда голодающих бедняков», как «Иллюстрированная газета за пенни» описала район за Холивелл-стрит. Именно там я видела девочку в переднике и рваных обносках, которая сидела на крыльце, прижав колени к груди, с синими от холода ступнями.

В этот час улицы кишели подвыпившими пьяницами, уличными торговцами, продающими кто дешёвых моллюсков, кто имбирное пиво или конфеты, и чуть ли не на каждом углу стояли размалёванные девушки, которые предлагали товар иного рода. Повсюду встречались попрошайки, среди них такие, кто предпочитает именоваться «трюкачами». Я остановилась посмотреть, как один оборванец, который выдрессировал крысу, чтобы она стояла на задних лапках у него на ладони, с помощью белого носового платка делает из неё сначала римского сенатора в тоге, затем англиканского священника в подризнике, адвоката в белом парике и — уже с двумя платочками — юную леди, которую собираются представлять ко двору. Вокруг трюкача собралась целая толпа, которая весело смеялась и галдела, но растворилась словно дым, как только бедняга снял свою шапку; одна я бросила туда пенни. Затем я отправилась на поиски детей, брошенных — на ночь или навсегда — собственными родителями, одурманенными джином.

Я слишком давно не помогала лондонской бедноте. Прошло даже не несколько дней, а несколько недель.

Вскоре я нашла мальчишек в грязном рванье, ютившихся под аркой и льнущих друг к другу, словно новорождённые щенки; еды