Мне ли бояться!.. - Александр Анатольевич Трапезников

когда она ушла от Светы, ее задержал патруль и отправил в комендатуру, а утром отпустят. Я тоже один из задержанных, но мне разрешили позвонить. Вот заодно вам звоню по ее поручению. — Отодвинув трубку, я басом произнес: — Товарищ майор, срочно наряд с оружием на улицу Королева!

— Молодой человек, прекратите врать, — сказала Людмила Александровна. — Как вас зовут?

— Филимон.

— Вот что, Филя, говорите правду.

Я, кажется, действительно накликал на свою голову патруль: из-за угла дома показались омоновцы. Мне пришлось присесть, и я прошептал в телефонную трубку:

— Ну в порядке с ней все, честное слово! А вот меня сейчас, похоже, арестуют. — И тут я вспомнил волшебную фразу. — Я тебя люблю-люблю-люблю-люблю-люблю, — быстренько признался я Людмиле Александровне, отсчитав про себя пять раз слово «люблю», бросил трубку и выскочил из будки, потому что омоновцы уже приближались ко мне.

— Стой! — крикнул один из них, вскидывая автомат.

Я метнулся в кусты, а оттуда — к подъезду, который, как я знал, был сквозным. Но до него было метров двадцать, и до сих пор не пойму, почему этот парень не стал стрелять? В общем, мне удалось убежать целым и невредимым.

А в палатке я застал следующую картину: Гриша сидел в углу, красный как рак, а Полина стояла у двери, держа в руке тяжелую полуторалитровую бутылку водки.

— Пришлось успокаивать, — сказала она, насмешливо глядя на Гришу.

— Чего ты мне здесь проходной двор устроил? — заорал он. — Вчера какого-то раненого приволок, сегодня… Притон просто. А может, она снайпер, с крыши спустилась? И вообще, я спать хочу.

— Ну и спи, — сказал я. — Желаем тебе спокойной ночи.

Гриша занял топчан и демонстративно отвернулся к стене. А мы с Полиной проговорили до утра. Так, словно были давно знакомы. Я узнал, что она учится на первом курсе университета и готовится к конкурсу красоты «Мисс Россия», потому что уже занимала первые места на других конкурсах — газеты «Московский доброволец» и фирмы «Ринако», а фотографии ее появлялись на обложках некоторых журналов. Но она не хотела бы работать фотомоделью, хотя предложения были, — слишком много грязи и склоки, а ехать за границу, так вообще можно пропасть; известно, куда там девушки попадают. Лучше получить образование, профессию, а дальше видно будет. Кроме того, у фотомоделей определенный стандарт, а она по некоторым параметрам не подходит. Я не стал уточнять — по каким. На мой взгляд, все у нее было в полном порядке. Папа у нее журналист, а мама — театральный художник, но денег конечно же все равно не хватает.

— А сколько ты зарабатываешь, Алеша?

— Мало, — вздохнул я. — Вот брат у меня — бизнесмен, у него денег куры не клюют; он здесь живет, в Москве, но мы редко видимся. А родители и сестра в Твери. Есть еще самый старший брат, военный, капитан, он сейчас на линии огня, между осетинами и ингушами.

— Кому это нужно, чтобы убивали друг друга?

— Не говори.

— Ужасно, правда? Ужасный век, ужасные сердца. Мой папа пишет об этом в газетах.

— А мой на КамАЗе работает. Перевозки Чита — Москва. Там, на китайской границе, товары в три раза дешевле. Можно подзаработать.

— В долларах?

— Не говори громко о долларах, а то Гриша проснется: он на них рехнулся.

— Я это заметила. Предлагал мне. Вот сволочь!

— Нет, теперь все такие. У всех в глазах просто полтинники.

— А есть ли другие?

— Не знаю…

— Мама зачитывалась Тургеневым и назвала меня в честь его любимой женщины — Полины Виардо.

— А сейчас пойдут одни Анжелики.

— Тогда были другие времена.

— Времена всегда другие — это любимая присказка стариков; а я хочу построить большой дом — с мраморными колоннами, на берегу реки, собрать в нем своих родных и друзей, и чтобы время в нем остановилось навсегда. Чтобы никто не изменился, не умер и не стал хуже.

— А мне иногда почему-то хочется умереть.

— Можно, я тебя поцелую?

— Да.

И я поцеловал ее. Губы у нее были мягкие и нежные, и каштановые волосы до плеч, и пронзительно-синие глаза, и вообще, я впервые обнимал такую девушку, похожую на мечту.

Потом она спросила:

— Хочешь, я почитаю свои стихи?

Я кивнул, потому что еще не пришел в себя от поцелуя. Стихи у нее были слабые и смешные, как у всех девчонок. Что-то вроде: «Вот ты ушел и вслед сказал: прощай! А за окном цветы и месяц май…» Я слушал и чуть не прыскал от смеха, еле сдерживался. Ну что за роковые страсти из девятнадцатого века?

Она все же заметила мое веселье и недовольно поморщилась:

— Я вижу, ты ни черта не понимаешь в поэзии. Ты, наверное, вообще недоразвитый.

— Конечно, — согласился я. — Я и алфавит-то только до половины одолел.

— Наверное, в школе для ослов учился?

— Как ты угадала?

— По твоим ушам.

И я снова ее поцеловал. На этот раз без разрешения. Его и не имело смысла спрашивать. А когда мы, словно очумелые, отодвинулись друг от друга, я опрокинул термос, и он загремел на всю палатку.

— Дадите вы мне наконец поспать, голубки?! — заорал проснувшийся Гриша. — Житья от вас нет, чтоб вы провалились!

И мы со смехом провалились, вернее, убежали на свежий воздух. Наступил рассвет, комендантский час закончился, и по улице торопились первые прохожие. Я попробовал отыскать в хмуром сером небе исчезающие звезды. Но их не было. Не было и той утренней звезды, которая пропадает последней.

3

Мы договорились встретиться вечером. Она пригласила меня к себе в гости. Занятия в училище начинались в девять утра, но я все равно никогда не приходил к первой паре и по инерции завернул к старушке. Слава Богу, алкашей на этот раз не было — видеть их не могу. Наверное, стеклянные деньги собирали. Марья Никитична сидела около окошка, сложив на коленях руки, а Леночка собиралась в школу.

— Алеша пришел! — заверещала она радостно, повиснув у меня на плечах. Потом чмокнула меня в нос. И вдруг, отодвинув голову, посмотрела мне прямо в глаза и принюхалась.

— Ты чего нос морщишь?

— Так-так… Да от тебя духами несет. Эге-ге…

— Да это я решил попробовать подушиться.

— Ну-ну… Духи-то женские. — Она улыбнулась и отошла в сторону, искоса наблюдая за мной.

Все-то она знает, откуда только?

— Держи лучше шоколад. — Я стал распаковывать сумку. Она посмотрела на «Марс», но не притронулась к нему.

— Не надо, — сказала она совершенно серьезно, тяжело вздохнув. — Ты все носишь и носишь, и можно подумать, что только за конфеты я с тобой