Нил Шустерман - Здесь был Шва

— Неправда, — возразил он. — Меня она никогда так не целует. То есть, иногда целует, но только в лоб, как…

Он взглянул на Лекси — та гладила своего пса-поводыря. Мокси лизнул её в щёку, и она поцеловала его. В лоб.

— …как вон его, — закончил Шва. Думаю, до этого момента он совершенно не разбирался в ситуации; как те люди, которых Лекси назвала слабовидящими, он смотрел, но не видел, а теперь перед ним словно плакат с огромными буквами развернули. Я знал, что это когда-нибудь случится, но надеялся, что мне повезёт и прежде чем Шва прозреет, в Землю врежется комета.

— Прости, Шва. Мне правда очень жаль.

Ответом мне послужили лишь морозно-синий взгляд и пульсирующая жилка.

Вдалеке раздался гудок, а вскоре показались головные огни выезжающего из-за поворота поезда.

— Это экспресс! — в полном восторге заорал Хови. — Он здесь не остановится, даже не притормозит! Потенциал разлетания на куски максимальный!

Второго приглашения мне не требовалось. Всё что угодно, только не эти ужасные глаза Шва. Я схватил Манни за загривок, подтащил к краю перрона и швырнул под надвигающийся поезд. Успел заметить изумлённое лицо машиниста, прежде чем Манни исчез под колёсами. Вагон за вагоном пролетали мимо; несколько мгновений — и поезда как не бывало.

— Получилось? — спросила Лекси. — Как это было?

Да очень просто. Против локомотива наш Манни-Дранни не устоял. Он не просто сломался — поезд размолотил его в куски, которые вылетели со станции и упали на мостовую внизу. По всему Брайтон-Бич ещё несколько недель после нашего опыта находили куски тела, что, в общем-то, в этих краях дело обычное, правда эти куски были из пластика. Экспресс послал Манни прямым ходом в Великий Небесный Мусоросборник.

— Мне будет его не хватать, — промолвил Айра, убирая камеру в футляр и собираясь уходить.

А где Шва? Я оглянулся. Его нигде не было видно, и я не мог понять, ушёл он или слился со станцией. И только когда Лекси попросила проводить её домой, стало ясно, что ушёл.

— Не понимаю, — произнесла Лекси. — Это так не в его духе — уйти, не попрощавшись.

— Ты так и не въезжаешь? — сказал я. — Как ты можешь быть такой… такой…

— Какой?!

— Ладно, неважно. Забудь, что я что-то говорил. — Я наклонился, взял Моксину шлейку и вложил её в ладонь Лекси. — Принимай амоксициллин, — сказал я. — Мне кажется, он тебе понадобится, чтобы почувствовать себя легче.

— Как ты могла так с ним поступить? — спросил я Лекси, доставив её домой.

Она разгневанно уставилась на меня. Нет, не глазами, а всем лицом, что было ещё хуже.

— Если ты забыл, то ты поступил точно так же!

Она была права, и от этого я разозлился ещё больше.

Мы сидели в гостиной её деда, слушая шелест внезапно налетевшего ноябрьского ливня. Кроулиевская сиделка, сразу давшая всем понять, что она кошатница, выгуляла собак под дождём, потому что я не явился на работу вовремя. Теперь во всей квартире стоял запах мокрой псины, а сиделка, проходя мимо, каждый раз бросала на меня суровые взгляды.

— Я думала, он понимал, что мы с ним только друзья, — сказала Лекси.

— Не верю я тебе! Да, ты не можешь видеть глупо-влюблённое выражение на его физиономии, но не может быть, чтобы ты не слышала это в его голосе!

На глазах Лекси выступили слёзы, но они меня не смягчили.

— А может, я просто не хотела это слышать, понял? Может, мне нужны были вы оба. Это что, так ужасно?

И тогда я кое-что понял.

— Ты никогда раньше не встречалась с парнями по-настоящему, правда?

— А при чём тут это?

Судя по её тону, я попал в точку.

— Это очень даже причём!

Понимаете, я знавал парней и девчонок, которые были истинными мастерами манипуляции, когда дело касалось отношений. Я подспудно чувствовал, что Лекси — именно из таких. Да, она манипулировала нами, но её ухищрения были невинны. Ей досталось слишком много парней, и она, словно неловкий жонглёр, роняла лишние мячики — не потому, что ей так нравилось, а потому, что не знала, что же с нами делать.

Лекси долго молчала; лишь время от времени вытирала глаза тыльной стороной ладони да наклонялась погладить Мокси. Но грехи и добродетели, которым тоже хотелось, чтобы их приласкали, постоянно оттирали поводыря в сторону, и от этого Лекси расстраивалась ещё больше.

— Я отпугиваю мальчиков из нашей школы, — наконец призналась она. — Я люблю выходить на люди, а они по большей части любят уединение. Понимаешь, школа у нас очень уж эксклюзивная, и других ребят родители оберегают от внешнего мира гораздо больше, чем меня. Думаю, мальчики просто не знают, как себя вести со мной.

— А как другие парни из твоего эскорта? Те, что были до нас со Шва?

— Они все были намного старше, и для них это была лишь работа. К тому же, все они были из церковной общины — ну знаешь, такие обходительные, аж противно; с ними мне всё время казалось, будто я в церкви. Мои провожатые всегда были очень… солидными и надёжными. Поэтому я и удивилась, когда дедушка вдруг выбрал вас.

— Должно быть, впал в маразм.

— Я это слышал! — проорал Кроули из своей спальни. Несколько «кабысдохов» оживились при звуках его голоса и понеслись терзать своего хозяина. Так ему и надо, пусть не подслушивает.

— Так что мы для тебя были чем-то вроде вспомогательных колёсиков, — сказал я Лекси.

— Что-что?

— Ну, знаешь, на детских велосипедах устанавливают два дополнительных колёсика сзади, пока малыш не научится ездить уверенно. Одно с одной стороны, другое — с другой. Я и Шва. Вспомогательные колёсики.

— Я не езжу на велосипеде. Не понимаю, о чём ты.

Но я не сомневался — прекрасно понимает.

— Должно быть, Кельвин меня ненавидит, — сказала она, нервно обрывая заусенцы на пальцах.

— Он не ненавидит тебя. Просто чувствует себя обойдённым, вот и всё.

— А ты?

— Нет конечно. Я тебя не ненавижу.

Она протянула руку и дотронулась до моей щеки. Я задумался об ощущении, которое рождает подобное прикосновение. Спорю на что угодно: никто не касался лица Шва до того, как это сделала Лекси. Прикосновение — это очень странная штука, если ты к нему непривычен. Тако-ое начинаешь ощущать…

Наверно, не получив от меня ожидаемой реакции, Лекси убрала ладонь.

— И что теперь будет?

Мне надо было хорошо подумать над ответом, потому что мои собственные чувства ещё не определились. Будем ли мы встречаться и дальше? Я бы этого хотел. Когда я был с Лекси, то чувствовал себя Энтони, а не Энси. Но мой эгоизм исчерпался, и на его место заступила мстительница-совесть. Будет неправильно, если я воспользуюсь ситуацией за счёт Шва.

— Думаю, некоторое время тебе придётся поездить без вспомогательных колёсиков, — вот что я сказал Лекси.

— Но тогда кто мы друг другу? Просто друзья?

Я ответил со всей возможной осторожностью:

— Я выгуливаю собак твоего дедушки. Вот от этого и начнём плясать.

Помни о Шва.

Пойди к нему домой.

Поговори с ним.

Помни о Шва.

Уйдя от Лекси, я всё твердил и твердил себе мысленно эти фразы. Мне плевать, сколько мозговых клеток убили попытки думать о Шва. Я должен пойти к нему или позвонить. Нельзя позволить, чтобы он выскользнул из моего разума, как это всегда случалось. Вот теперь я на собственной шкуре познал, каково приходится Шва, чтó он чувствует.

Помни о Шва.

Иди поговори с ним.

Но когда я заявился домой, папа позвал меня на семейный сбор. Присутствовали все, кроме мамы. Мы уселись вокруг стола в столовой, где обычно никогда не сидим. Этот стол предназначался для праздничных обедов и заполнения налоговых деклараций. Усевшись, я вдруг почувствовал, что не желаю ничего слышать.

— Нам необходимо кое-что обсудить, — начал папа, — потому что в этом доме настало время перемен.

Я сглотнул.

— Каких перемен?

Папа вздохнул. Признак того, что сейчас прозвучит правда. В этот момент я ненавидел эти правдивые вздохи больше всего на свете.

— Во-первых, я теперь стану готовить чаще.

— И? — сказал Фрэнки.

— И? — пискнула Кристина.

— А ваша мама…

— Что мама?

Папа опять вздохнул.

— Мама будет ходить на кулинарные курсы три раза в неделю.

Мы, дети, переглянулись в ожидании дальнейшего, но папа молчал.

— И что, это всё? — отважился я. — Она будет ходить на кулинарные курсы?..

— И искать работу. Возможно, поначалу на неполную ставку.

На несколько мгновений мы, дети, проглотили языки.

— Это курсы французской кухни, — продолжал папа. — А теперь слушайте, и слушайте внимательно. — Он посмотрел каждому в глаза, чтобы убедиться — мы превратились в слух. — Когда она будет что-нибудь готовить, вы должны высказывать ей своё откровенное мнение о её стряпне. Capische? Никаких уклончивых ответов. Если даже ничего хуже вы в своей жизни не ели — говорите ей правду. Будьте предельно честными. Как Энси.