Сверхприключения сверхкосмонавта - Валерий Владимирович Медведев

учебники, принес из папиной комнаты дневник, раскрыл и молча показал его маме. А сам пошел в ванную.

— Кто тебе поставил этот синяк? — спросила еще раз мама.

Мама у меня молодец! Еще не было в жизни случая, чтобы она осудила хоть один мой поступок. Потому что она не знает, но чувствует, какие серьезные и нечеловечески трудные и, можно сказать, героические мотивы скрыты за моими поступками.

— Этот синяк мне поставил театральный кружок! — сказал я.

— Так! — сказала она за дверью. — Теперь они стали на тебя нападать целыми кружками. А завтра они начнут нападать целыми школами. — Мама вошла в ванную. — Это тебе еще нужно, — кивая головой в сторону ведер, спросила меня мама, — или можно вылить?

— Можно! — сказал я, доставая из кармана пижамы пятак и прикладывая его перед зеркалом к синяку. Через мое плечо в зеркало заглянула и моя мама и снова впилась глазами в синяк. (Так как мой П. (папа) еще не вернулся с работы, а я по расписанию уже должен был готовиться к отбою, я направился в свою комнату.)

— Юрий, погоди! — сказала мама, взяла меня за руку и подвела к телефону. — Я сейчас же соединюсь с твоей учительницей… Подожди минутку!

— Мама, — ответил я строго, — ты же знаешь, мой сон священен.

— Знаю, знаю, — сказала мама, — но сейчас придет папа. Нам нужны будут подробности.

Мой наручный будильник прозвонил отбой.

— Это чудовищно! — сказала мама. — На тебя напал целый кружок! Я заставлю твоего отца пойти вместе со мной в Министерство просвещения!

Наручный будильник все еще продолжал звенеть. Я повернул часы циферблатом к маме и сказал:

— Завтра!

В прихожей раздался звонок.

— Вот и папа пришел… — Мама перестала набирать номер телефона и постучала пальцем по дневнику: — Может, ты все-таки…

— Завтра! — сказал я и, сделав рукой что-то среднее между «спокойной ночи» и «до свидания», направился в свою комнату, юркнул под одеяло и стал расслабляться по системе йогов. В это время в прихожей раздались папин и мамин голоса. «…Родина слышит, Родина знает, где в небесах ее сын пролетает…» — пропел отец. Отец был в хорошем настроении. В хорошем настроении отец всегда поет эту песню. Отец прошел в свою комнату, и некоторое время там было тихо. Я услышал, как к двери подошла на цыпочках моя мама и ласково прошептала:

— Юра… Может быть, ты поужинаешь с нами вместе… Еще рано… Папе будет приятно…

Я промолчал, продолжая расслабляться. В комнате отца по-прежнему было тихо. Видимо, отец еще не просмотрел мой дневник, поэтому и молчит. Между прочим, он напрасно медлит. Сейчас я сделаю перед сном легкое расслабление, потом на моих наручных часах «Сигнал» на двенадцати камнях прозвучит звонок и — окончательный отбой! И уже никакая сила не заставит меня нарушить железное расписание моего бортжурнала. В середине моего расслабления из соседней комнаты начали поступать неясные сигналы, говорящие о том, что мой П. расшифровал запись в моем дневнике и, судя по всему, делится об этом с мамой, а мама, как всегда, защищает меня, судя по ее голосу. Но как раз в это время мои часы просигналили окончательный отбой! Я стал быстро засыпать. Но здесь я услышал, как распахнулась дверь в мою комнату и раздался сердитый голос моего отца:

— Ну-ка, вставай с постели и марш в столовую!

Мама стояла рядом и шипела на папу:

— Не буди его! Не буди! Не буди!

А папа повторил свою фразу, наверно, раз пятнадцать. Но вы же, товарищи потомки, немного знаете мой характер: если уж в моей сильной программе самообучения никакой разговор с моим папой не намечен, то никакого разговора и не будет.

— Не буди его, — сказала еще раз мама.

— Как это «не буди»?! Как это «не буди», когда такая запись в дневнике?!

— Это какое-то недоразумение, — сказала мама. — Пусть он сейчас спит, а завтра все выяснится.

— Не завтра, — сказал я из-под одеяла, — а лет через двадцать пять.

— По-моему, единственный человек на всем земном шаре после такой записи в дневнике может спать. И этот единственный человек — мой сын…

«Насчет «единственного» —это ты, папа, сказал удивительно, можно сказать, пророчески верно, — подумал я. — Только единственный на всем земном шаре… Единственным-то… им ветер не сопутствует, — продолжал думать я дальше, но это уже, вероятно, я думал во сне, не мог же я наяву думать стихами: —

Им ветер не сопутствует,

Земные не зовут огни…

Значит, они чувствуют,

Значит, что-то чувствуют,

Только что же чувствуют они?»

Еще я услышал, как отец сказал маме:

— Почему мы никогда не сходим вместе в театр или, наконец, в кино? Почему в доме тихо? Почему никто не смеется? Почему не звучит музыка?! Почему никто не поет?! Почему к моему сыну никто не ходит в гости?

Впрочем, может быть, эти слова, мне просто приснились…

Судя по очень плохо сохранившимся страницам воспоминаний Юрия Иванова, на следующий день он проснулся в пять часов утра и чем он занимался до школы, было записано, как всегда, в недошедшем до нас бортжурнале. Затем по отдельным фразам можно понять, что он был в школе. На уроке алгебры он, вероятно, пытался учить чему-то учителя алгебры — об этом запись сделана в школьном дневнике учительской рукой. Еще в дневнике было записано:

«Читал учителю естествознания свою версию о происхождении человека (кстати, очень любопытную), но на вопрос: «Сколько в среднем живет человек» — ответил: «Не знаю!» Такой ответ считаю издевательством»,

— и подпись учительницы.

Затем Юрий Иванов, судя по его записям, после окончания уроков снова обнаружил у себя в кармане неизвестно каким образом туда попавший листок бумаги с новым стихотворением. Текст стихотворения сохранился плохо, но разобрать его удалось. Вот оно:

«Открыли люди, что от трения

Вспыхивают искорки огня.

Я, как Ньютон,

Открыл закон

Такого тяготения,

Что это просто страшно для меня.

— Постой, постой!

Я не могу понять — о