Ни единого шанса - Ксюша Иванова

Потому что я сейчас мало того, что опозорилась перед его родителями, представ бессловесной дурочкой, оборванкой, проведшей ночь с их сыном, но и еще увидела, прикоснулась к их образу жизни, к нормальному образу жизни нормальной семьи. И на контрасте с ними собственное существование показалось мне еще более низким грязным, недостойным…

— Тебя отвезти в тот же район, откуда забрал? — спрашивает он.

А я не знаю, что ответить. В материну квартиру теперь страшно. Но там все мои вещи находятся. И учебники тоже. Четыреста рублей, заработанные вчера в ресторане, скорее всего уже пропиты — комната нараспашку осталась…

Да и на учёбу нужно. Судя по часам, светящимся рядом с магнитолой, если всё забрать, переодеться быстренько и потом бегом до колледжа, то ко второй паре вполне можно ещё успеть. Ну, это, если учесть, что того насильника в квартире нет.

Что делать? Ванечка вопросительно посматривает на меня, но не торопит с ответом.

Ловлю его взгляд. Киваю. Двум смертям не бывать. Учебники, в конце концов, казённые. Мне их возвращать все равно в колледж придётся. А если оставлю хоть ненадолго — или пропьют, или загадят.

Притормаживает возле того места, где вчера спасал меня от собак.

— Где живёшь? Рукой мне просто укажи!

Он спешит, наверное. Да и к моей старой страшной обшарпанной панельке во дворах совсем не хочется его вести. Указываю рукой на ближайшую девятиэтажку. Недоверчиво изгибает правую бровь. Что? Я слишком бомжиха для такой новостройки?

Но послушно едет и останавливается там, где я сказала. Одними губами, дождавшись, когда он посмотрит на меня, говорю: "Спасибо". И начинаю выпрыгивать из салона. Но он зачем-то ловит за руку, перегнувшись через весь салон. От неожиданности плюхаюсь обратно на сиденье.

— Ну, чего ты так от меня шарахаешься, — бурчит он, хмурясь. — Я себя сейчас прям маньяком каким-то ощущаю.

Ну нет же! Нет! Я ж не хотела! Точнее, наоборот, я очень хотела бы! Я бы даже не раздумывала… Да что там, я бы, наверное, от счастья умерла на месте, если бы ты меня поцеловал! Но всё так глупо сложилось… А теперь — ни объяснить не могу, ни оправдаться! И ты будешь думать, что попросту мне не интересен! И больше никогда…

— Тесак свой брать будешь? — Ванечка тянется за брошенным на заднее сиденье рюкзаком. И он так близко сейчас… В мочке уха дырочка от сережки… Он носит? Пахнет от него чем-то свежим, ментоловым… Не отдавая себе отчета, не сразу даже поняв, как могла на такое решиться, неловко прижимаюсь губами к его щеке и, тут же осознав, что натворила, пулей вылетаю из машины, больше всего на свете боясь встретиться с осуждением или брезгливостью в его взгляде. Отчего-то я чувствую, что это обязательно должно быть.

О ноже вспоминаю уже на подходе к дому. Но я-то и без него проживу — вряд ли решилась бы им воспользоваться. А Ванечка… А Ванечка просто выбросит его на ближайшей помойке!

В квартиру захожу с опаской. Вдруг пьют еще? Такое иногда тоже бывает — ночь пьют, к утру засыпают в повалку, а утром всё по новой начинается.

В прихожей встречает трезвая, но очень помятая мать с огромным синяком на половину лица.

— Явилась, идиотка такая! Ты что натворила, дура ненормальная? — хватает меня за воротник куртки и теребит его, словно я — нашкодивший котенок.

— Ваш дружок — алкаш чуть ночью меня не изнасиловал! — пытаюсь оправдаться я шепотом, наклонившись к ней, чтобы услышала меня, задыхаясь от запаха перегара и давно немытого тела.

— Ты, вообще, знаешь, кто это был? Дура ты набитая! — мать начинает выть дурным голосом. — Это ж Витьки Волчка сынок! Его ж скорая увезла ночью! Фельдшерица сказала, что глаз вытечет! Что слепой будет! Он клялся, что порешит и меня, и Мишку, а тебя так вообще живой закопает!

И мне страшно. Страшно так, что мороз пробирает по спине! Витька Волков, которого все Волчком зовут, у нас в районе человек известный — держит рынок и такие вот "конторы", как у Мишки мамкиного. Ему проценты с выручки платят, а он "крышует" с помощью банды шкафов-головорезов. А про сына Витькиного я никогда ничего не слышала… И знать не знала, что у него сын есть.

И, отлично понимая, что мать мне — не защитница, я зачем-то пытаюсь всё ей объяснить. Мне почему-то сейчас отчаянно хочется, чтобы она поняла меня, чтобы пожалела!

— Мам! — голос неожиданно прорывается, словно резко открыли кран и хлынула вода, но потом снова переходит на громкий шепот. — Он изнасиловать меня хотел! Трусы стянул! Мне страшно было…

От жалости к самой себе всхлипываю, закрывая лицо руками.

Да, мне очень-очень хочется, чтобы некрасивая обрюзгшая женщина, которую я называю мамой, сейчас просто положила на мою голову руку. Зачем? Ласки хочется, тепла человеческого. Маминой любви все еще хочется, хоть мне уже и 19 лет… Мне хочется, чтобы она сейчас заплакала вместе со мной, чтобы сказала, что в полицию пойдет, что пожалуется на него, что защитит меня и все будет хорошо. Но она говорит совершенно другое:

— Ну и дала бы ему разочек — не убыло бы с тебя! А теперь Витька за сына своего такое нам устроит! Крантец всем в общем… Дебилка!

И еще что-то там, брызжа слюной и задыхаясь от злобы кричит мне вслед, пока я, не разбирая дороги, бегу в комнату за вещами…

18 глава. Ванечка

Задумчиво смотрю ей вслед. Вот есть в ней что-то… Худенькие плечики под тоненькой курточкой развернуты — стесняется своей бедности, но спину не гнет, не втягивает голову. Идет легко, перепрыгивая лужи на тротуаре. Резко поворачивает в бок голову, рассматривая что-то там за домом — длинная коса подпрыгивает на лопатках. И этот поворот головы… Не знаю, что уж в нем такого. Но я скорее чувствую, чем вижу глазами — какое-то изящество, какую-то красоту в каждом ее движении, в каждом шаге…

— Совсем поплыл, идиот! — смеюсь, взъерошивая волосы и с трудом отрываясь взглядом от того места, где София скрылась за домом. Трогаю то место на щеке, куда она меня поцеловала — как будто могу почувствовать не только кожей, но и кончиками пальцев ее губы…

Потом кручу в руках ее тесак. У деда в мастерской видел что-то подобное. Неужели таким грязным, выщербленным ножом что-то режут