Поиск звука Творогов - Нина Сергеевна Дашевская

Я надеваю куртку и ухожу ходить. Потому что под этот аккомпанемент вообще невозможно существовать. Всё ясно — одну роль часто репетирует несколько актеров. Они потом на спектаклях меняются. Но самый важный спектакль — премьерный. Начало. И вот… значит, выбрали какого-то Игоря. Наверное, молодой. Метр девяносто…

Я иду, иду. К железной дороге. Какая-то гадость с неба сыплется, то ли дождь, то ли снег. В городе пусто, совсем. Только город и я. Мы с ним одни.

Мост над путями пустой, и мне навстречу идёт человек. Очень высокого роста. У него нос длинный, и он им неприятно двигает. И вообще — лицо у него неприятное. Мне сейчас не нравятся высокие люди. С длинными носами. Они обычно неумные.

Я вздрагиваю… А Варя же. Ну нет, Варя другое! И нос другой, и… ну, не метр же девяносто! И нос… мало ли, у кого какой нос!

Когда я возвращаюсь, мама уже лежит в своей комнате с ноутом в обнимку. На кухне темно. Я захожу…

И там стоит папа. В темноте, у окна. И смотрит. Смотрит и смотрит, и молчит. Мне хочется что-то… но я не знаю что. Я не знаю, как сказать.

— Чай будешь? — осторожно спрашиваю я. Он мотает головой… нет, отстань. Даже чай он не будет.

— Пап, — говорю я. — Ты… ты же следующий спектакль поёшь, да?

— Нет, — говорит он. — На оба Игорь выписан. А потом уже неизвестно когда. Да ты маму не слушай, Игорь хороший парень, талантливый. Просто зажатый пока. Миша тоже не дурак кого попало в театр брать, наверное, хочет дать ему возможность раскрыться… В общем, не знаю я. Не понимаю, если честно. Но доверяю Мише, иначе — какой смысл.

Он молчит.

— Чай будешь? — ещё раз спрашиваю я, как идиот.

И он вдруг опомнился, вскочил:

— Ваня, да ты же голодный! Смотри, там в сковородке… или нет, это старое, это только выбросить… Я сейчас! Да что же это, ребёнок голодный…

У меня перехватывает горло. Зачем он так? Зачем?!.

— Пап, да я соображу, что поесть, ты чего! Я сам. Ты чего!

Он вдруг садится на стул.

— Всё нормально, Иван. Нормально. Рабочий момент. Просто, знаешь… когда ты что-то нашёл, а это никому не нужно. Это… это неприятно.

Мне бы очень хотелось, чтобы папа опять пел. Что угодно. Чтобы он мычал про себя этого Джона Дауленда, как всегда. Но он молчит.

Зачем я вот поднялся в школе на четвёртый этаж? Вот же ноги дурацкие, чего меня туда понесло. Там и классов нет — только актовый зал. И подоконник.

У подоконника стоял Джефф. Кто сидел на подоконнике — мне не видно. Видно только руки, которые Джеффа обнимают за шею. Длинные такие пальцы.

И ладно бы руки.

Ещё я увидел белые кроссовки. Огромные кроссовки сорок третьего размера.

Давай-давай, Ваня. Ничего не делай. Увидишь, что получится.

На третьем этаже стеклянные двери. Я бью кулаком в стекло. Закалённое, не бьётся.

Не так-то и сильно я его ударил.

Кстати, я заметил. Такой прикольный эффект, ужасно смешно. Если лежать на спине, то слёзы затекают в уши. Сначала в одно, потом во второе.

Flow ту tears…

Вот интересно. Джону Дауленду тоже затекало в уши, да?

— Птичко — четыре, Творогов — пять. Творогов — пять. Творогов…

— Марья Михайловна, это что?… — спрашивает Стоун. — Это… А мне что?

— Твоей работы у меня нет, Володя.

Марьяша смотрит на него спокойно, без улыбки.

— Я сдавал!

— Я не вижу твоей работы. Зато вижу работу Творогова. И не одну. И даже не две.

— Марья Михайловна… Это… это ошибка, — бормочет Володя.

Мне жарко и холодно одновременно, уши красные, руки потные. Доигрался.

— Иван, — говорит она мне довольно жёстко. — Хватит валять дурака. Я не знаю, чего ты добиваешься. Но у тебя прекрасные сочинения. Ты думаешь, я не могу отличить, кто пишет? У меня четыре твоих работы. И все очень разные, и все отличные, кроме той, которая подписана твоей фамилией. Да и твоя отличная, просто излишне провокационная. Я же не первый год работаю, Ваня. Хотя такого, как ты, встречаю впервые. Ты можешь сопротивляться сколько угодно. Но ты будешь писать. Это твой способ жизни.

Я вскакиваю и выхожу из класса.

Какого чёрта, кто её просил меня разоблачать?!. Я ничего и никогда; я тупой!!!

Так гордился своим умением писать за других. Как Стоун, как Федченко… даже как Калинкин. Выходит — нет. Интересно, она всё это время знала, что за них пишу я? Или только сейчас поняла? Где я ошибся? На чём погорел?!.

…Хорошо, что хотя бы с Варей и Джеффом, то есть моим другом Женькой, всё обошлось. То ли вообще ничего не было и мне показалось, то ли Джефф что-то такое понял сам. Или просто Варя его отшила. Могла вообще. То есть как всегда — проблема решилась без моего участия. Я про это и говорю.

Ходят — не замечают друг друга. Я смотрю на это и дышу. Просто дышу, и всё. Кислород дали. Всё… всё нормально.

Если долго сидеть у реки, можно увидеть, как по ней проплывает труп твоего врага.

— Десятый раз это говоришь. Это прямо твоё кредо, да, Вань?

— Вполне.

— А тебе не кажется, что твой враг тоже может сесть у реки? Согласно твоей логике, он дождётся того, как мимо него проплывёт твой труп.

…Я сразу представил. Тихая-тихая река, камыши,