Сельма Лагерлёф - Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции

Она вернулась домой, снова взялась за работу в школе и опять радовалась всему, чему радовалась обычно. Жила она, как известно, неподалеку от Нееса и могла ходить туда пешком, когда выдавалось свободное время. Сначала она часто так и делала. Между тем одни курсы сменялись другими, в усадьбе появлялись все новые и новые лица. И тогда к ней снова вернулась ее прежняя застенчивость, и она стала все более редкой гостьей в Неесе. Но время, которое она там провела, по-прежнему казалось ей самым лучшим в ее жизни.

Однажды весной она услышала, что старый господин из Нееса умер. И она вспомнила чудесное лето, которым наслаждалась в его усадьбе, и ей стало горько оттого, что она так его и не поблагодарила как следует. Ему, конечно, приходилось не раз выслушивать слова признательности и от знатных, и от простых людей. Но она была бы счастлива, если бы хоть коротко могла сказать ему, сколько он для нее сделал!

В Неесе занятия проходили точно так же, как и при жизни старого господина. Собственно говоря, он всю свою прекрасную усадьбу завещал курсам кустарных промыслов, а его племянник стоял у кормила и заправлял всеми делами.

Каждый раз, когда учительница приходила в Неес, она находила там что-нибудь новое. Теперь там были не только курсы кустарных промыслов; директор пожелал также возродить старинные народные обычаи, обряды и праздники с играми, плясками, пением и учредил курсы фольклора. Но в усадьбе все оставалось по-прежнему; слушателей, как и раньше, согревала доброта молодого хозяина, делавшего все, чтобы они были счастливы. А когда учителя разъезжались по Швеции и другим странам, возвращаясь к своим маленьким ученикам, то привозили с собой не только знания и умения, но и заряд радости труда.

Однажды в воскресенье, через несколько лет после смерти старого господина, учительница услыхала в церкви, будто директор курсов болен. Еще раньше она слышала, что в последнее время с ним не раз случались тяжелые сердечные приступы. Однако она не думала, что это опасно для жизни. Но на сей раз, видно, он был болен серьезно.

С той минуты, когда учительница услыхала о его болезни, она только и думала о том, что директор, как и его дядя, может умереть, а она так и не решится поблагодарить его. И она все ломала голову, как быть.

В воскресенье после обеда учительница обошла соседей и упросила их отпустить детей с ней в Неес: мол, она слышала, что директор курсов болен, и думает, что ему доставит радость, если к нему придут дети и споют ему несколько песен. Даже если они не успеют вернуться засветло, то вечера теперь лунные и, она думает, идти обратно будет нетрудно. Учительницу не покидало ощущение, что в Неес непременно надо пойти этим вечером. Она боялась, что на другой день будет уже поздно!

САГА О ВЕСТЕРЪЁТЛАНДЕ

Воскресенье, 9 октября

Дикие гуси покинули Бохуслен и к вечеру очутились на западе провинции Вестеръётланд. Они спали на болоте, а маленький Нильс Хольгерссон, спасаясь от сырости, решил пойти к насыпи у шоссейной дороги, пересекавшей болото. Забравшись туда, он как раз искал местечко поудобнее, где можно было бы выспаться, когда увидел, что по дороге движется небольшая толпа людей. То была молодая учительница, а с ней двенадцать-тринадцать детишек. Весело и задушевно беседуя, они шли, сбившись тесной стайкой вокруг учительницы. Мальчику очень захотелось пройтись с ними и послушать, о чем они говорят.

Сделать это было нетрудно; он слез с насыпи и побежал у самой обочины в тени, где его почти невозможно было разглядеть. А когда идет столько людей, шум шагов заглушает все остальное, и никто не мог расслышать, как хрустит гравий под его крошечными башмачками.

Желая подбодрить детей во время пути, учительница рассказывала им старинные предания. Она как раз закончила одну историю, когда к толпе присоединился и мальчик. Но дети стали сразу же просить, чтобы она рассказала еще что-нибудь.

— Слыхали вы о старом великане из Вестеръётланда, что переселился на остров, далеко-далеко в северном море? — спросила учительница.

Нет, такого дети не слыхали; и она начала новый рассказ.

— Однажды темной ночью, в бурю, один корабль потерпел кораблекрушение. Он разбился о прибрежные скалы у маленькой шхеры далеко-далеко в северном море. Из всего экипажа спаслись и выбрались на сушу лишь двое. Не мудрено, что они, промокшие до нитки и совсем окоченевшие, обрадовались, когда увидали на берегу, у самой воды, большой костер из бревен! Поспешили они к огню, думать не думая, что их может подстерегать опасность. Подошли они ближе и видят — сидит у костра страшный старик, да такой огромный и сильный, что и сомнения быть не может: он — из племени великанов.

Замерли они на месте, к костру подойти боятся. Однако же стужа стояла лютая, северная буря так и завывала над шхерой, так и завывала! Поняли они, что если не отогреются у костра, то замерзнут. Набрались они храбрости и подошли к великану.

— Добрый вечер, отец! — молвил старший. — Не позволите ли двум морякам погреться у вашего костра? Наш корабль потерпел кораблекрушение.

Великан вздрогнул, очнулся от раздумья, приподнялся и вытащил меч из ножен.

— Кто вы такие? — спросил он. Старик плохо видел и не мог взять в толк, что за люди с ним говорят.

— Ну, коли хочешь знать, так оба мы из Вестеръётланда, — ответил старший из моряков. — Наш корабль разбился неподалеку отсюда, а мы, измученные и замерзшие, выбрались на берег.

— Не в моем обычае терпеть людей на своей шхере, но коли вы родом из этой провинции, дело иное, — молвил великан и вложил меч в ножны. — Можете посидеть у костра и погреться. Ведь я сам оттуда, долго жил там в Скалунде, в большом кургане.

Уселись моряки на камни. Разговаривать с великаном они не смели, а лишь молча сидели и смотрели на него. И чем дольше они рассматривали великана, тем он казался им огромнее и тем меньше и немощней представлялись они самим себе.

— Худо у меня стало с глазами, — молвил великан. — Я и тени вашей разглядеть не могу. А уж до того любопытно мне узнать, каковы нынче на вид жители Вестеръётланда. Пусть хоть один из вас протянет мне руку, чтоб я мог убедиться: не перевелась еще в Швеции горячая кровь!

Поглядели моряки сперва на кулаки великана, а потом на свои. И никому из них не захотелось ему руку протянуть. Видят, торчит из костра железный вертел, которым великан вместо кочерги головешки мешал, а один его конец раскалился докрасна. Вытащили они вдвоем вертел из огня, подняли и протянули великану. Тот как схватил вертел да как сожмет! Тут плавленое железо у него между пальцами так и потекло!

— Гляжу, не перевелась еще в Швеции горячая кровь! — воскликнул довольный великан.

А моряки во все глаза на него глядят! И снова стало тихо у костра. Однако встреча с земляками заставила великана вспомнить родной Вестеръётланд. Сидит он да и вспоминает то одно, то другое.

— Хотел бы я знать, как там курган в Скалунде? — полюбопытствовал он.

А моряки и знать не знают про курган, о котором исполин спрашивает.

— Он, верно, обвалился, — на свой риск ответил младший. Понял он, что с великаном шутки плохи и нельзя ему не ответить.

— Да, да, так оно, верно, и есть, — подтвердил великан и кивнул головой. — Да этого и надо было ждать, коли жена моя с дочкой его в одно утро насыпали; землю-то они в передниках натаскали!

И снова стал он раздумывать да вспоминать. Дома-то он давно не был. И целый час прошел, прежде чем он кое-что вспомнил.

— Ну а горы Чиннекулле да Биллинген да другие мелкие горушки, которые по всей огромной равнине разбросаны, они, верно, все еще на своих местах стоят? — спросил великан.

— Стоят себе, — ответил старший. Решил он показать великану, что понимает, как тот могуч, и добавил: — Ну а к этим горам, верно, вы руку приложили? Без вас тут, верно, не обошлось?

— Да нет, эти не я насыпал, — возразил великан. — Но могу сказать: за те горы тебе должно моего отца благодарить. Когда я был совсем малышом, этой огромной равнины в Вестеръётланде и в помине не было. А на ее месте высилось длинное плоскогорье. И тянулось оно от озера Веттерн до самой реки Йётаэльв. Но вот задумали кое-какие речки разрушить это плоскогорье и перенести его вниз к озеру Венерн. А было оно не из твердого гранита, а больше из известняка да сланца, так что совладать с ним ничего не стоило. Помнится, как речки все расширяли да расширяли узкие свои русла и речные долины, так что под конец вместо долин простирались уже целые равнины. Отец мой да я выходили порой поглядеть, как трудятся реки, но ему не по душе пришлось, что они целую гору уничтожили.

— Оставили бы нам хоть несколько местечек, где можно было бы отдыхать, — сказал он однажды да и снял с себя каменные башмаки. Один он задвинул далеко на запад, а другой — далеко на восток. Каменную свою шляпу положил на горную вершину близ берегов озера Венерн, каменную палицу вслед ему бросил, а мой каменный колпачок зашвырнул далеко на юг. Ну а все другие пожитки из доброго твердого камня, что у нас с собой были, он по разным местам разложил. Потом уже реки размыли почти все плоскогорье. Но те горы да вершины, которые батюшка каменными башмаками, шляпой, палицей, колпачком и прочим защитил, реки тронуть не посмели, и все они остались целы-невредимы. Под каблуком одного его башмака горушка Халлеберг схоронилась, а под подошвой — Хуннеберг. Под другим башмаком Биллинген убереглась; отцова шляпа дала прибежище Чиннекулле, под моим колпачком Мёссеберг спряталась, а под каменной палицей — Оллеберг улежала.