Дмитрий Казаков - Московская метель

— Объект доставлен, — доложил плечистый.

— Да, босс, в лучшем виде, — подтвердил щуплый, шмыгая носом. — И Предмет тоже.

Он произнес последнее существительное так, что в заглавной букве не осталось сомнений.

— Отвратительно долго вы с ним возились, ну да ладно, — раздалось в ответ.

Мишка щурился — свет, падавший через громадное, во всю стену окно, мешал рассмотреть, кто разговаривает. Виден был только силуэт — высокий мужчина в пиджаке, сидящий за большим столом, круглая, похоже, что лысая голова.

— Давайте недоросля сюда, — продолжил тот, кого называли боссом. — И где часы, Антон?

— Здесь, — угодливо отозвался щуплый в кожаной куртке, выбегая вперед. — В лучшем виде. Вот-вот…

Блеснуло в его руке «яйцо».

Мишку подвели к столу, усадили на расположившийся перед ним стул, и только тут он смог оглядеться. Понял, что находится в кабинете размерами со спортивный зал, и что его хозяин — он же наверняка владелец всего небоскреба — на самом деле лыс, а глаза его прячутся за очками с тонкой золотой оправой.

Он вертел часы в больших белых ладонях, гладил покрытые символами разных валют бока и улыбался.

На столе стоял ноутбук, а рядом, на куске белой ткани лежал большой хронометр с открытой задней крышкой. Виднелись зубчатые колесики, и тут же неподалеку поблескивали аккуратно разложенные инструменты — отвертки, щипчики, какие-то пилки, вовсе непонятные штуковины, но все маленькие, изящные.

— Ты хоть понимаешь, мальчишка, что эта вещь для меня значит? Ты понимаешь? — проговорил босс, обратив, наконец, внимание на Мишку. — Хотя откуда? Что ты можешь знать?

В голосе его звучало презрение, а еще слышалась в нем властность, привычка приказывать — такая возникает, когда любые твои слова являются стимулом для других людей, заставляют их бегать и суетиться.

— Но как же… они же не идут больше? — сказал Мишка.

— Ну и что? Это не имеет значения. Я заведу их, вот и все.

Так что, выходит, там, в театре, он ничего не сделал? На самом деле все просто совпало? Удар кроссовкой, и в этот момент кончился завод у пружины, спрятанной в золотом «яйце»?

От разочарования у Мишки даже потемнело перед глазами.

Не может быть!

От стыда загорелись щеки — он не сумел победить зло, не смог быть героем, не оправдал надежд Алисы и остальных, не сообразил, что от него требуется.

— Но зачем вам я? — спросил он, приходя в себя. — Вы же забрали свой Предмет обратно?

Может быть, получится спастись самому?

— Большие дела должны вершиться в тайне, — сказал босс, открывая ящик стола и вынимая из него небольшой ключ из желтого металла. — Назойливое внимание свидетелей губительно.

— Но вы меня отпустите? — спросил Мишка, разглядывая ключ.

Что-то хранилось в голове, с ним связанное, некая мысль, обрывок фразы… чужой!

Лысый улыбнулся, за спиной хрюкнул лохматый Охотник, угодливо захихикал парень в кожаной куртке.

— Нет, убьем самым отвратительным способом, какой только придумаем, — сказал босс. — Отдадим плесени на съедение или засунем в такую интересную механическую штуковину… Страшно тебе?

Мишка кивнул, хотя совершенно не боялся.

То спокойствие, что впервые появилось в джипе, заполнило его изнутри целиком, выдавило даже ужас перед Охотниками. Зрение обострилось, как и слух, дыхание сделалось редким и глубоким, руки и ноги потеплели, словно после хорошей разминки.

Он был готов действовать, вот только не знал, как.

— Ну нет, ты же понимаешь, что я шучу? — улыбка на украшенном очками лице стала шире.

С негромким щелчком отошла крышечка на задней поверхности золотого «яйца», и зажатый в большой белой руке ключ проскользнул в скважину. Вот сейчас часы окажутся заведены, и станет поздно, все завертится по новому, и на этот раз на вокзале не найдется излишне глазастого мальчишки, что подберет обреченный стать жертвой предмет.

— Мы отпустим тебя, только сначала обезвредим, как ту отвратительную цыганку… — продолжил босс.

Тут щелкнуло повторно, но на этот раз в голове у Мишки.

Он вспомнил гадалку, что приставала к нему возле метро, и мысли закрутились с бешеной скоростью, цепляясь друг за друга, точно колесики в часах. Как она сказала, прежде чем с перекошенным лицом убежать прочь… «ключ в ключе, опора в ключе, жизнь и смерть того, чему быть и не быть, в ключе»?

Именно так!

Перед глазами замелькали эпизоды, пережитые за последние дни, и вроде бы не связанные между собой.

Белое неживое лицо театрального завсегдатая, его настойчивый шепот, что гремит в ушах: «Всякая вещь, предмет, явление имеют власть над нами и над миром поскольку мы придаем им значение… Разбила очарование, запустив в него банальностью…»

И туфля, летящая через сцену.

Олег с его пристальным, хищным взглядом, замерший с мобильником Мишки в ладони: «Имеет значение не только то, чем бьешь, а как и куда…»

Женщина-экскурсовод в Успенском соборе, под тяжелыми сводами, под взглядами святых и ангелов: «Сила может рождаться только в определенных местах, как и умирать, кстати, тоже. Правильное, истинное действие возможно только в конкретной точке пространства, в другой оно не будет значить ничего…»

Вот и ответ, почему у Мишки ничего не выходило, и не могло выйти в Большом Театре.

Золотые часы наделили ценностью и могуществом здесь, на вершине небоскреба, и лишь тут их можно лишить всего этого. Да и еще «удар» банальностью нужно нанести вполне определенным предметом… если царь на сцене орудовал посохом, а Мари из балета туфлей для танцев, то здесь придется пустить в ход ключ.

Но как до того добраться?

Стоит ему дернуться, как навалятся лохматый с плечистым, а любого из них хватит, чтобы скрутить в бараний рог крепкого взрослого мужчину, не говоря уже о двенадцатилетнем мальчишке!

Из памяти встал заснеженный парк, уходящая в заросли лыжня…

Там Олег с друзьями учили его «рывку», тому, как двигаться быстрее желания, и не только собственного, но и чужого.

— Что такое? — босс замер, похоже, он прочитал что-то на лице Мишки.

Но как, как повторить то, что он проделал тогда с рюкзаком?

Надо вспомнить то ощущение, когда ты словно выскакиваешь из собственного тела, не только из тела, а из разума тоже.

— Я… — произнес за спиной лохматый, и время точно остановилось.

Мишка прыгнул вперед, увидел, как задрожали сжатые на ключе белые пальцы босса. Услышал сдавленный удивленный кашель, и одним движением выхватил часы из ладоней хозяина небоскреба.

Краем глаза уловил, как двинулись с места Охотники — они соображали и шевелились куда быстрее обычных людей, но даже их реакции оказалось сейчас недостаточно! Вцепился в скользкий и гладкий, будто из стекла вырезанный ключ, и с усилием повернул его против часовой стрелки — почему так, сам не понимал, знал только, что так надо.

Кабинет наполнился царапающим уши скрежетом, задребезжали оконные стекла.

Внутри золотого «яйца» что-то завибрировало, ключ едва не вырвало из пальцев, и он принялся крутиться прямо в скважине. Глаза босса выпучились, полыхнули отчаянием, а в следующий момент лишились всякого выражения, и он рухнул на стол лицом вперед, протяжно хрустнули очки.

Слишком много вложил этот человек в дорогие старинные часы — сил, надежд, времени, желаний; и теперь, когда они разрушались, он лишился значительной части того, что называется душой.

По золотым стенкам пошли трещины, и Мишка поспешно бросил их на стол.

Развернулся, готовясь уворачиваться от лап Охотников, но те отступали, тряся головами и дико вращая глазами. Первым рухнул плечистый, прямо, не шевельнув ни рукой, ни ногой, как срубленное дерево, рядом мягко завалился лохматый, и его тело несколько мгновений трепала судорога.

Последним упал парень в кожаной куртке, откликавшийся на Антона, и по стенам кабинета словно прошла волна.

— Святое дело, — пробормотал Мишка, понимая, что спокойствие испарилось, страх вернулся, да такой, что затряслись руки.

Что он натворил? Неужели на этом все?

В помещении царила полная тишина, четверо взрослых лежали без сознания, и можно было слышать, как они дышат. От часов осталась кучка осколков золотой скорлупы, шестеренок и пружинок, стрелок и кусков циферблата, в которой что-то шевелилось, словно ключ продолжал вращаться.

Затем прекратилось и это движение.

Мишка, сам не зная, зачем, обогнул стол и подошел к окну.

Белая кисея вновь начавшейся метели не мешала любоваться раскинувшейся до самого горизонта Москвой — живой, огромной, невероятно древней и в то же время молодой, наводненной людьми и все же не лишившейся очарования.

Вон идущее от небоскреба шоссе, вон река и Кремль, и где-то за ним лежит вокзал, куда надо попасть, сели он хочет сегодня уехать домой.