Прочь из чёрной дыры - Лукас Ольга

— Я могу подождать в комнате прабабушки. Мне разрешают.

— Ой, как неудобно. Я как раз заняла её, чтобы никому не мешать. Купила новые карточки и изучаю.

Эльвира, когда приезжает к Ли, ночует на диване в просторной кухне-столовой, ей там нравится больше, чем в прабабушкиной комнате. Но днём кухня-столовая принадлежит всей семье. Уединиться там нельзя.

— Я посижу на кровати, послушаю музыку. В наушниках, конечно, — говорю я.

— А на кровати гора вещей… Но ты проходи, сейчас что-нибудь придумаем.

На кровати в самом деле полно коробок и пакетов. По широкому деревянному подоконнику Эльвира раскидала свои открытки. Пока я снимала верхнюю одежду и мыла руки, она уже успела притащить второй стул — для меня.

И вот мы сидим рядом. Эльвира с восторгом перебирает открытки, как маленький ребёнок, а я таращусь в окно и жду удобного момента, чтобы достать телефон и начать слушать музыку. Но Эльвира всё время что-то спрашивает, и мне приходится участвовать в разговоре — мычать и кивать.

Окна в квартире Ли выходят на улицу. Перед окном прабабушкиной комнаты растёт клён. Летом и в начале осени он закрывает обзор. Если распахнуть рамы и сесть на подоконник, то кажется, что спрятался от всех в домике на дереве. Но сейчас начало зимы, хотя снега ещё нет. В ранних вечерних сумерках по улице туда-сюда носятся машины. По противоположной стороне идут пешеходы, а чтобы увидеть пешеходов на нашей стороне улицы, нужно высунуться в окно, но Эльвира не позволит. И вообще, она уверена, что я внимательно её слушаю и рассматриваю открытки.

— Одну выберешь ты, другую — я, а третью мы достанем вслепую, — доносится до меня её голос.

Мне бы сейчас в домик на дереве, спрятаться от всех. Не задумываясь, беру с подоконника открытку, на которой нарисованы деревья.

Надеюсь, Тардис и вправду удастся починить и мама на меня не сердится.

Эльвира тоже выбирает из кучи открытку, потом всё перемешивает, ещё раз перемешивает, и ещё раз, и просит меня закрыть глаза и вытянуть любую наугад.

И вот на подоконнике в ряд лежат три картинки. На моей нарисован лес, на Эльвириной — ребёнок в летней одежде, а на последней — собака, бегущая по зелёной лужайке.

— Что ты видишь? — спрашивает Эльвира. — Какая история здесь изображена?

Мне лень сочинять, я говорю первое, что приходит на ум:

— Девочка пошла в лес, и её укусила собака.

По улице проезжает красивая ярко-красная машина, такая чистая и блестящая, словно игрушечная.

— А я вижу ребёнка, который потерялся в лесу. А собака его нашла, — говорит Эльвира.

— И покусала, — мрачно добавляю я.

— Нет. Она его спасла, — возражает Эльвира. И вдруг восклицает горячо: — Это была самая лучшая в мире собака!

Ого, что-то новенькое… Я поворачиваюсь к Эльвире. И она начинает объяснять:

— Её звали Дейзи. Однажды я потерялась в лесу, мама с папой пошли гулять с Дейзи и нашли меня. Если бы не собака, я бы навсегда потерялась. Она любила меня и хотела найти. А мама с папой пошли просто так, потому что детей положено искать, когда они теряются. Иначе соседи не будут с ними разговаривать. А будут разговаривать о них — какие плохие люди, бросили ребёнка умирать в лесу. Но у моих родителей уже был ребёнок, которого они любили. А я получилась случайно, и сразу было видно, что ничего путного из меня не выйдет.

Эльвира бормочет, как шаман, что-то втолковывает своим открыткам, совсем забыв про меня. Она говорит с родителями, и с собакой, и с лесом, и с ребёнком на картинке.

Так вот оно что! Бедная Эльвира! Вот не повезло, совсем как мне! Мне кажется, что она сейчас растворится в воздухе: просто провалится в чёрную дыру, как это бывает со мной.

— Пожар! — кричу я, чтобы избавить её от этой неловкой ситуации. Помогает.

— Где? — вздрагивает Эльвира и в воздухе не растворяется.

— Где-то пожар, — говорю я. — Вон, видите, поехала пожарная машина?

— Вижу, — говорит она и убирает открытки с лесом, ребёнком и собакой к остальным.

И тогда я решаюсь спросить:

— Эльвира, а вы… ну… возвращаетесь в тот лес, где вас нашла Дейзи?

— Не специально, но случается. Он рядом с нашей дачей. Иногда мы ходим за грибами.

Что ж… Значит, мой случай — особый. Но я всё-таки спрашиваю ещё:

— А если б вы смогли вернуться в прошлое, то что бы сделали?

— Я бы никогда не мучила Дейзи. Не таскала бы её за передние лапы, заставляя танцевать. Не завязывала на ушах банты. Дейзи всё мне позволяла. Тогда я думала — от слабости перед человеком. А теперь понимаю: из мудрости. Я для неё была не человеком, а маленьким человечком, человеческим детёнышем. Или даже щеночком. Неудачным таким щенком, который всё не взрослел.

Она точно не бывала в чёрной дыре. Иначе бы знала, что там ничего изменить нельзя.

— А тебя, значит, в лесу покусала собака? — словно продолжая свой рассказ, спрашивает Эльвира.

— С чего вы взяли?

— Ты посмотрела на карточки и сразу увидела эту историю. Собака была одна?

— А надо, чтоб меня обглодала стая?

— Что ты… Я просто спрашиваю, что за собака. Чтобы понять, что случилось… Может, она была бездомная. Или потерялась, испугалась. Она могла наброситься от страха.

— В моей истории никто не терялся! Собака была с хозяином! — говорю я.

— Прости, Вика. Это в моей истории все теряются.

— Я, может, тоже теряюсь! Если потеряюсь — не надо меня искать!

— Я подумала, что…

— Что меня даже насмерть не загрызли, а я ещё чем-то недовольна? — я повышаю голос, это невежливо, но говорить спокойно не получается. — На меня натравили собаку! Хозяин и натравил! Это я испугалась! Да, я сама виновата! Я трусиха!

Почти вижу, как Генрих летит на меня, сшибая папоротники. Тело напрягается, перехватывает дыхание…

— Ты была в лесу одна…

— Не одна!

— Подожди! — Эльвира тоже повышает голос. — Ты же сказала, девочка пошла в лес!..

— Она пошла с отцом! — кричу я.

Наверное, нас слышат все в квартире. И инквизиторша Ли у себя дома по скайпу. И прохожие на противоположной стороне улицы.

А я проваливаюсь в чёрную дыру.

Да, без всякой помощи со стороны незнакомых агрессивных собак, а просто из-за того, что слишком хорошо представила — словно увидела воочию — тот лес и ту поляну. И такое со мной уже бывало. Например, когда я пыталась доказать бабушке, что не швыряла в Генриха камни, не махала на него руками и вообще не проявляла в его адрес никакой агрессии.

Бабушка не поверила: «Не бывает, чтобы просто так, ни с того ни с сего. Ты что-то недоговариваешь». Я начала оправдываться, зачем-то вспомнила про коричневую нашлёпку. «А нечего было поднимать с земли что попало. Человек решил, что вы расхищаете его имущество, и спустил собаку. Сама виновата», — самодовольно усмехнулась бабушка.

Эта её усмешка была как удар ледяным ножом в сердце. Я снова увидела всё очень чётко: как я стою, как Генрих несётся на меня, и спасения нет… И провалилась. А в чёрной дыре ещё раз убедилась в том, что не швыряла камни и не махала руками.

Перед бабушкой потом пришлось извиняться за то, что я «вылетела из комнаты, хлопнув дверью». Надо же было такое выдумать! Наш разговор происходил на кухне у бабушки с дедушкой, где двери давно нет, вместо неё сделана арка. Надеюсь, перед Эльвирой мне извиняться не придётся.

Я снова иду по лесу. Стараюсь не думать о том, что меня ждёт. Ощущаю кожей тёплый солнечный луч. Чувствую подошвами неровность узкой, плотно утоптанной тропинки. Вдыхаю запахи хвои, мха, грибов и ягод. Высматриваю под ногами крошечных человечков, прислушиваюсь к лёгкой поступи хоббитов, ищу на стволах знаки, оставленные древними лесными людьми. Если включить все чувства на полную катушку, в те три или пять минут, которые проходят между падением в чёрную дыру и встречей с Генрихом, можно вместить целое счастливое лето! Такое, какого у меня никогда больше не будет. Наивное лето. Детское лето.

Но время неумолимо — даже в чёрной дыре. Снова кричит отец: «Не двигайся! Стой и не двигайся!» Но где же он? Я его не вижу. А Генрих всё ближе. И я делаю шаг, ещё один, потом запрыгиваю на пень. И краем глаза замечаю то, что видела и знала всегда.