Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг

— Все хорошо, сын. Все хорошо.

Прошло несколько дней, прежде чем мы снова вернулись к разговору о прошлом. За это время я успел познакомиться с той, кому, как я сильно подозревал, принадлежали те самые красные трусики из сушилки. По крайней мере, они пропали после ее очередного визита.

Звали ее Пакпау, или просто Пак, как пояснил отец. Она была тайкой, худенькой, миниатюрной и выглядела чуть старше меня, хотя по азиатам не поймешь, сколько им на самом деле лет. Пак приходила к отцу три раза в неделю: помогала по дому, убирала, готовила тайскую еду, делала массаж и иглоукалывание.

На работу она шла, как на праздник, если судить по макияжу и ярким платьицам, мало соответствующим осенней погоде в Дании. Отец после процедур веселел и скидывал десяток лет, становясь похожим на большого мальчишку. По лицу Пак ничего сказать было нельзя: она вечно улыбалась и кивала, как маленький Будда. Я несколько раз пытался заговорить с ней, но по-датски она знала всего несколько слов. Изъяснялась в основном на ломаном английском, возможно, достаточном для бытовых нужд типа подай-принеси, но не для разговора. Чаще всего Пак не понимала, о чем я ее спрашиваю, и я в итоге оставил ее в покое.

Казалось бы, разговор с отцом и его рассказ о несчастном случае должны были принести облегчение — ведь теперь я знал правду. Но я не мог перестать думать о том, что произошло с нашей семьей. Что-то тут не сходилось. Последствия были несоизмеримы с причиной.

Помню, когда мы только въехали в наш дом на Фанё, мама затеяла ремонт. Нужно было переложить пол в одной из комнат, и она пригласила рабочих. У одного из них в кармане был шарик для гольфа. Он положил мячик на пол, и тот покатился к стене сам по себе, никто его не толкал. После того, как нам настелили новый пол, рабочий снова положил шарик на то же место. Мячик не двигался. Тогда тот человек толкнул его. Шарик прокатился немного и остановился задолго до стены.

— Видишь? — подмигнул мне рабочий. — Теперь пол у вас ровный.

Если бы у нашей семьи было ровное, прочное основание, падение и травма отца не разрушили бы ее, в этом я был уверен. И я не мог успокоиться, не выяснив, где же проходила кривизна, из-за которой все покатилось к черту.

В тот день, когда я задал этот вопрос, отец показывал мне, как обрабатывать рукоять для нового ножа, а потом мы вышли из мастерской подышать. Было утро, в лесу снова повис туман, стекая каплями с голых веток. Мы остановились на деревянной террасе, построенной отцом у пруда. Туда от мастерской вели мостки, по которым легко могла проехать коляска.

— Никак не могу понять, — начал я, глядя на черную воду, над которой туман висел особенно густо, словно шапка сливок на кофе, — почему все-таки мама бросила вас всех тогда — тебя, сестру с братом? Она ведь была так нужна вам — именно тогда. А она… — я сжал кулаки, стараясь сдержаться и не щелкать пальцами, отца это бесило, — просто сбежала. И меня забрала. Зачем? Разве я был особенный?

Я повернулся к отцу, пытаясь поймать его взгляд, но он всматривался в белую дымку над водой, будто надеялся найти там ответы.

— Столько лет прошло, — в конце концов заговорил он. — Ты вырос, стал взрослым. Мать твоя умерла. К чему теперь ворошить все это?

О нет! И он туда же!

— Только не надо начинать: «Есть двери, которые лучше не открывать» — и прочее философское дерьмо! — вскипел я. — Хватит кормить меня этим. Наелся. По самые, блин, гланды. Не хочешь говорить, не надо. Тогда спрошу сестру и брата.

Я развернулся, чтобы уйти в дом, но пальцы отца внезапно обхватили запястье, сжали железными тисками.

— Ты разыскал Мартина? — Его глаза сузились и потемнели, целясь в меня снизу вверх. Лицо стало бледным, как туман над прудом.

Почему-то я испугался, сам не знаю чего. По спине пробежала судорога, будто ледяная капля упала за шиворот.

— Нет. — Я помотал головой. — Знаю о нем только то, что Вигго рассказал. Но я хотел найти брата, да. Отпусти, пожалуйста. — Я поморщился, чувствуя, как немеет рука. — Больно.

Отец моргнул, будто опомнившись, и разжал пальцы. Я растер запястье, на котором отпечатались красные следы.

— Прости, Ноа, — пробормотал он, отводя взгляд. — Я просто подумал… Про Мартина ходили всякие слухи. У него с детства с психикой проблемы. И наркотики, на которые он подсел подростком, — или как вы, молодежь, их называете? дурь? — его состояние никак не улучшили. С ним опасно было связываться даже тогда. А уж теперь… — Отец бросил на меня косой взгляд, достал трубку и вытащил из кармашка коляски кисет. — Я боюсь за тебя, сынок. Разыскивать брата — благородная, но плохая затея. Неизвестно, с кем он связался. Может, сидит. Может, уже умер от передоза.

Я ушам своим поверить не мог. Отец говорил так, будто списал сына со счетов. Отказался от него. Как будто смерть Мартина стала бы для него облегчением.

— Да что же он такое натворил? — вырвалось у меня. — Вот и мама говорила, что Мартин совершил что-то ужасное.

— Мама. — Отец горько усмехнулся, приминая табак в трубке тампером. — Твоя мама — это отдельная история. А про брата вот что я скажу. Надеюсь, это отобьет у тебя охоту связываться с ним раз и навсегда. — Он пошевелил табак в чаше трубки пальцем, щелкнул зажигалкой и подкурил. — Помнишь о пожаре на ферме?

Я кивнул, встретившись с его взглядом.

— Подозревали, что это поджог. Даже думали на меня, хотя я физически не в состоянии был это сделать. В итоге списали все на короткое замыкание. Вот только я знаю, что проводка в цехах была исправна. И еще я знаю, — отец глубоко затянулся, задержал дым в легких, а потом выдохнул вместе со словами, — что Мартин пацаном любил возиться с электричеством. И что кто-то повыпускал из клеток кур.

— Повыпускал кур? — Я наморщил лоб.

— Точно. — Отец сухо закашлялся и сплюнул в воду. — Все тогда подумали, это рабочие пооткрывали клетки, когда пожар начался. Вот только с чего бы им это делать? Они себя и добро свое спасали. Если украинцы по-датски ни в зуб ногой, это не значит, что они тупые. Я потом говорил кое с кем из них. С теми, что на английском могли немного объясниться. И знаешь, что они сказали?

Я молчал, ожидая, пока