Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

в грудь. Ощущение такое, как будто я протаранил дуб Анны Иоанновны. Такой удар обычно ломает ребра и вышибает вон дух, но Петька только отлетел на пару шагов, ударился спиной в стену – вниз посыпались с треском и звоном старые фотографии Дублина, – устоял на ногах, оскалился и снова пошел на меня. Боковым зрением я увидел, как широкоплечий, покачиваясь, поднимается с пола. Его напарник, жмурясь левым глазом и утирая кровь «арафаткой», уже отыскал свою дубинку. Дальше без увечий и смерти обойтись бы не удалось: это были не расхрабрившиеся выпивохи из бара и не уличные хулиганы, но люди умелые, опытные и мотивированные. Шоу пора было завершать.

Я сместился так, чтобы держать в поле зрения всех троих и оказаться спиной к похожему на белогвардейского офицера.

«Ну же, – подумал я. – Ну».

– Отставить, – прозвучал сзади негромкий голос, и я почувствовал, как мне в затылок уперся холодный ствол.

Все замерли. Я медленно повернулся. На меня смотрели ледяные голубые глаза и дуло аутентичного «нагана» времен Гражданской войны, от рукояти которого к кобуре тянулся тонкий кожаный ремешок.

– Пристрели его, Граф!

Сидевший на диване мальчишка в салатовой бейсболке стянул наушники и уставился на меня злобным взглядом. Один его глаз был совершенно черный, а другой какого-то неопределенного, прозрачно-светлого цвета.

– Пристрели его, Граф! Убей, пристрели его!

У него был высокий, почти девчоночий голос. В глазах Графа мелькнуло сомнение. Я подумал, что он действительно выстрелит, и вдруг почувствовал облегчение. Пусть все кончится здесь и сейчас. Немного неожиданно, но уж как есть. Больше ни беспокойств, ни тревог.

– Да, Граф, – сказал я и прижался лбом к дулу «нагана». – Пристрели.

Граф медлил.

– Я сказал, убей его! – тонкий мальчишеский голос зазвенел требовательно и почти истерично. – Я приказываю, убей!

Граф опустил револьвер и замахнулся. За то время, пока рукоять «нагана» по широкой дуге совершала путь до моей головы, я бы успел отобрать его, выбить Графу дулом передние зубы, засунуть ствол в рот и выстрелить, но покорно дождался удара, после которого провалился в глубокую тьму, словно дайвер, совершающий привычное погружение.

Глава 2

Алина поскользнулась на размокшей от дождя, истоптанной глине узкой дорожки, едва устояла, чуть не выронила зонт, поскользнулась еще раз и упала бы в лужу, но кто-то подхватил ее под руку.

– Спасибо, – сказала она.

Лицо мужчины было смутно знакомым, но она не могла вспомнить, откуда: то ли кто-то из Следственного комитета, то ли из районного розыска.

– Давайте, я помогу дойти? Тут скользко, да и неудобно на каблуках, – предложил он.

– Не стоит, – улыбнулась Алина. – Я привыкла справляться сама.

Новый участок кладбища начинался там, где обрывался, едва выступая из леса, разбитый асфальт подъездной дороги: огромное, открытое дождю и ветру поле, плоская пустошь из песка и суглинка, по которой до самой сероватой кромки далекого чахлого леса тянулись ряды деревянных крестов с пластиковыми венками, черный и белый мрамор надгробий и свежие ямы могил. Идти было далеко, и длинная цепочка медленно ползущих разноцветных зонтов растянулась на несколько сотен метров.

– Безобразие это, конечно, – послышалось из-под соседнего зонтика. – Человек почти шестьдесят лет отпахал, а в комитете не могли найти для могилы поприличнее места…

Кто-то ответил сочувственным вздохом.

– До последнего дня работал… говорят, на остановке нашли…

Генрих Осипович Левин в последние годы руководил гистологическим отделением в Бюро судебно-медицинской экспертизы, а до того, еще с советских времен, несколько десятков лет работал с розыском и со следствием, был экспертом отдела исследования трупов, одно время даже начальствовал, и у многих имелись основания для признательности. Алина предполагала, что на похоронах соберется немало людей, но все же была удивлена, сколько оказалось тех, кто утром дождливого понедельника счел своим долгом проводить в последний путь тишайшего и мудрейшего Генриха Осиповича. У самой Алины, помимо искреннего уважения, тоже были особенные причины для благодарности своему старому наставнику и коллеге.

Низкое небо, потемневшее и набухшее холодной влагой, тяжело навалилось на кладбище, как мертвецки пьяный сосед в общественном транспорте. Дождь превратился в ливень. Вода заливалась в валторны и геликоны стоящих по щиколотку в луже музыкантов духового оркестра, и траурный марш захлебнулся, уступив монотонному гулу ливня и частой дроби разбивающихся о зонты капель. Глинистые края могилы медленно оползали; яма наполнялась коричневой мутной водой, почти скрывшей уже крышку гроба.

«Прощайте, Генрих Осипович. Спасибо за все».

Алина постояла секунду и отошла. Когда через несколько шагов она обернулась, то увидела, как к могиле подошла высокая женщина в блестящем длинном черном плаще с поднятым широким воротником. В распущенных темных волосах блестели редкие нити серебра, огромные солнечные очки до половины скрывали бледное лицо. Большой черный зонт над ней держал пожилой мужчина с военной осанкой, аккуратной стрижкой и чуть заметной боксерской горбинкой на переносице. Опираясь на его руку, женщина наклонилась, подняла несколько слипшихся комочков глины и бросила в могилу. Алина на секунду отвела взгляд, чтобы разойтись на узкой дорожке с немолодой дамой с букетом ярких тигровых лилий, а когда снова оглянулась, то ни женщины, ни ее спутника не увидела.

Алина пыталась идти осторожно, аккуратно ступая меж луж и осклизлых неровностей, но все равно, когда добралась до подъездной дороги, безнадежно промочила ноги и забрызгала брюки грязью и глиной. Почти новые туфли на каблуке было жаль; может быть, следовало одеться попроще, но Алина решила, что будничные кроссовки и джинсы не подойдут для торжественно-скорбного случая прощания и что хотя бы так, пусть лишь одевшись нарядней обычного, она выкажет Генриху Осиповичу последнюю благодарность.

Старые участки кладбища заросли густым лесом; над узкой дорогой огромные сосны и ели раскинули развесистые широкие ветви, роняя с них крупные дождевые капли. Алина шла вдоль длинного ряда припаркованных автомобилей и черных микроавтобусов и вспоминала, когда видела Генриха Осиповича в последний раз: да, больше года назад, когда зашла к нему в кабинет попрощаться перед своим увольнением из Бюро. Он тогда единственный не пришел ее проводить; может быть, потому что не разделял всеобщего плохо скрываемого ликования по поводу ухода Алины. Зато прочие не сдерживались: в торжественно украшенном актовом зале собрались все, от директора до лаборанток и санитаров из морга, преподнесли Алине чайный сервиз с узором «кобальтовая сетка» на двенадцать персон, а потом на фоне большого баннера с надписью «В добрый путь!» почти час с таким энтузиазмом говорили о том, какое правильное решение она приняла, как важно не бояться выйти из зоны комфорта, идти собственным путем и ни в коем случае