Тана Френч - В лесной чаще

Питер остался сидеть на стене.

— Тебя отправят в интернат? — спросил он.

Джеми изо всех сил сжала губы и веки, но слезы продолжали течь ручьем. Я едва расслышал, как она прорыдала:

— Она ничего не говорила, делала вид, будто все в порядке, а сама… врала!

Ложь — вот что нас поразило больше всего. «Ладно, посмотрим, — говорила нам мать Джеми, — можете не волноваться». Мы верили и не волновались. До сих пор никто из взрослых не обманывал нас, по крайней мере в таких важных делах, и мы просто не могли с этим смириться. Все лето жили в полной уверенности, что нас не разлучат.

Питер торопливо прошелся по гребню стены, потом постоял на одной ноге.

— Хорошо, тогда мы все повторим. Объявим им бойкот.

— Нет! — зарыдала Джеми. — Она уже заплатила деньги, теперь поздно — меня отправят через две недели! Две недели…

Она сжала кулаки и ударила ими по стене.

Я не мог этого вынести. Опустился на колени и обнял Джеми за плечи. Она стряхнула мою руку, но я попробовал еще раз, и больше Джеми не сопротивлялась.

— Не надо, — попросил я. — Пожалуйста, не плачь.

Вихрь зелени и золота в лесу, плачущая Джеми, озадаченный Питер, шелковистость ее кожи, от которой у меня словно покалывало руку, — мир вокруг нас качался и ходил ходуном, как палуба корабля…

— Но ты вернешься на выходные…

— Это будет не то же самое! — выкрикнула Джеми.

Она громко зарыдала, подняв к небу мокрые глаза. Отчаяние в ее голосе пронзило меня, и я понял, что Джеми права: да, все кончено, все уже никогда не будет прежним.

— Джеми, не надо, прошу тебя…

Я не мог смотреть на нее. Знал, что это глупость, но мне хотелось ей сказать, что я поеду вместо нее: буду учиться в интернате, а она пусть навсегда останется здесь… Еще не успев сообразить, что делаю, я наклонил голову и поцеловал Джеми в щеку. На губах у меня появился соленый вкус. Джеми пахла чем-то теплым и душистым, чуть пьянящим, как нагретый солнцем луг.

От удивления она перестала плакать и посмотрела на меня в упор яркими голубыми глазами. Я чувствовал: сейчас Джеми что-то сделает — оттолкнет, поцелует или…

Питер спрыгнул со стены и опустился на колени рядом с нами. Одной рукой он крепко взял запястье Джеми, другой — мое.

— Вот что, — сказал он. — Мы сбежим.

Мы уставились на него.

— Глупо, — возразил я. — Нас поймают.

— Нет. По крайней мере не сразу. Мы можем прятаться тут несколько недель. Это не проблема. Я не говорю, что навсегда: лишь на время. Когда начнутся занятия в школе и будет уже поздно ехать в интернат, вернемся. А если они все равно ее отправят, что из того? Мы опять сбежим. Поедем в Дублин и вытащим оттуда Джеми. Тогда ее выгонят из школы и ей придется вернуться домой. Понимаете?

У него блестели глаза. Новая идея окутывала нас точно сияющее облако.

— Мы сможем жить здесь, — пробормотала Джеми. Она глубоко вздохнула и передернула плечами. — Прямо в замке.

— Нет, мы станем менять место каждый день. Сначала на поляне, затем на большом дереве, где сучья сплетены в гнездо. Они никогда нас не поймают. Думаете, кто-нибудь сумеет нас найти? Пусть попробуют!

Никто не знал этот лес лучше нас. Мы могли красться, как индейцы, в высокой траве, тихо сидеть среди веток, глядя, как внизу проходят вражеские соглядатаи…

— Спать будем по очереди. — Джеми выпрямила спину. — Выставлять часового.

— А как же родители? — спросил я. Мне вспомнились теплые руки мамы, ее расстроенное лицо. — Они будут беспокоиться. Решат, что…

Джеми сжала губы.

— Моя мама не будет. Она хочет избавиться от меня.

— А моя думает только о малышах, — добавил Питер. — Отцу вообще наплевать. — Джеми и я переглянулись. Мы избегали этой темы, хотя знали, что отец Питера, напившись, часто бьет его. — И потом, кому какое дело, что они подумают? Они даже не сообщили нам, что Джеми отправят в интернат! Разве нет? Делали вид, будто все нормально!

Он прав, подумал я, чувствуя, что земля уходит из-под ног.

— Может, оставлю им записку, — предположил я. — Чтобы они знали: мы в порядке.

Джеми хотела что-то сказать, но Питер перебил ее:

— Отличная идея! Напишем, что уехали в Дублин, или в Корк, или еще куда-нибудь. Они станут искать нас там, а мы будем тут.

Он вскочил, потянув нас за собой.

— Вы согласны?

— Не поеду в интернат, — твердо заявила Джеми, утерев рукой глаза. — Ни за что, Адам. Я готова на что угодно.

— Адам, а ты? — Жить в лесу, на свободе, как дикари… Я ощущал под рукой холодок древней стены. — Что мы еще можем сделать? Просто позволим увезти Джеми? Или все-таки попробуем спасти ее?

Он сжал мою руку. У него были крепкие пальцы; я чувствовал, как мой пульс бьется в его ладони.

— Ладно, — вздохнул я.

— Ура! — завопил Питер, ткнув кулаком в воздух. Его крик торжествующим эхом разлетелся по лесу.

— Когда? — спросила Джеми. Глаза у нее блестели, рот приоткрылся. Она стояла на носочках, готовая броситься в путь при первом слове Питера. — Сейчас?

— Эй, полегче на поворотах, — улыбнулся Питер. — Сначала надо подготовиться. Мы пойдем домой и заберем все деньги. Нам нужны запасы, но покупать придется понемногу, чтобы не вызывать подозрений.

— Сосиски и картошку, — предложил я. — Будем разводить костер и жарить на палочках…

— Нет, костер нельзя, его заметят. Возьмем лишь то, что не надо готовить. Консервы, тушенку, вареную фасоль… Скажем, что покупаем для мамы.

— Тогда кто-то должен взять консервный нож…

— Я принесу: у мамы два, она не заметит.

— Спальные мешки, фонари…

— Да, но только в последнюю минуту, иначе они поймут, что мы задумали.

— Станем стирать одежду в речке…

— А потом развешивать в дуплах, чтобы никто не заметил.

— Сколько у вас денег?

— Мне отложили кое-что на конфирмацию, но эти деньги в банке, я не могу взять их.

— Значит, будем покупать что подешевле — молоко и хлеб…

— Фу, молоко скиснет!

— Нет, если хранить его в реке в пластмассовых канистрах…

— Джеми пьет кислое молоко, — усмехнулся Питер. Он подскочил к стене и стал карабкаться наверх.

Джеми прыгнула за ним.

— Нет, это ты пьешь кислое молоко, ты…

Она схватила Питера за лодыжку, и они начали бороться на стене, заливаясь хохотом. Я подбежал к ним, Питер вцепился в меня и втянул в общую потасовку. Мы мутузили друг друга, орали и задыхались от смеха, балансируя на самом краешке стены.

— Стойте! — вдруг крикнул Питер. Он застыл и поднял руку, призывая к молчанию. — Что это?

Мы тоже замерли, навострив уши как испуганные зайцы. В лесу было тихо, все дневные звуки — гомон птиц, гул насекомых, возня мелких зверьков — внезапно смолкли, точно по сигналу дирижерской палочки. Только где-то впереди…

— Какого… — прошептал я.

— Ш-ш.

Музыка или голос? А может, река звенит на камнях или поет ветер в сухом дереве? В лесу тысячи разных голосов, они меняются каждый сезон, каждую минуту; невозможно помнить все.

— Идем! — воскликнула Джеми, и ее глаза сверкнули. — Бежим!

Она с ловкостью белки соскочила со стены, повисла на ветке, раскачалась, спрыгнула на землю и бросилась бежать. Ветка еще не успела распрямиться, когда Питер повторил трюк Джеми и кинулся за ней. Я слез со стены и помчался следом.

— Эй, подождите меня…

Лес был в апогее расцвета и жизни. Свет сочился по влажным листьям, дробясь и преломляясь мириадами искр; краски слепили глаза, такие яркие и сочные, что их хотелось съесть; сладкий перегной щекотал ноздри и ударял в голову как церковное вино. Мы неслись сквозь тучи мошкары и перемахивали через ямы и гнилые бревна. Ветки вокруг кипели как вода, ласточки со свистом рассекали воздух, три оленя — клянусь, я видел — мчались рядом с нами. Никогда в жизни я не был столь стремительным и невесомым, не несся так быстро и не прыгал с такой чудесной легкостью. Казалось, еще шаг — и я взлечу в воздух.

Как долго мы бежали? Все наши вехи и приметы перемешались и сдвинулись с места, выстраиваясь вдоль пути. Вот мы вскочили на каменный алтарь и одним прыжком пересекли лужайку, просвистев между ежевичными джунглями и торчавшими из норок кроличьими носами, вот вихрем пронеслись мимо «тарзанки» и обогнули старый дуб, ухватившись по дороге за его дуплистый ствол. А там, впереди, до боли томительно и сладко, притягивая нас…

Скоро я начал чувствовать, что насквозь пропотел в своем мешке, прижатая к стволу спина одеревенела, голова от напряжения тряслась как у китайского болванчика. Тьма вокруг была абсолютно черной, непроглядной, будто я ослеп. Где-то вдалеке слышался странный обволакивающий звук, словно по листьям барабанили капли дождя. Я пытался не замечать его, все еще держась за золотую паутинку памяти и боясь, что, потеряв ее, уже никогда не вернусь домой.