К. Сэнсом - Камни вместо сердец

– Надо быть острожной! – взвыла она. – Старая дура!

– Абигайль! – остановил ее Николас. По лицу Фальстоу пробежала полная жестокого удовольствия улыбка, но он мгновенно подавил ее. Окатив мужа полным ярости взором, мистрис Хоббей вскочила из-за стола и вылетела из комнаты.

– Простите меня, – спокойно проговорил хозяин. – Моя жена плохо себя чувствует.

Я посмотрел на юношей. Лицо Хью оставалось бесстрастным. Дэвид же показался мне сокрушенным.

После обеда я направился к жилищу Барака. День заканчивался, и летний вечер бросал на лужайку длинные тени. Старинные камни приорства казались теплыми и мягкими. Барак, находясь в своей комнате, заново перечитывал письмо Тамасин. Мы обошли дом кругом и вышли к фасаду, перед которым, развалившись на спине, спал Ламкин. Миновав стрельбище, мы зашли на маленькое кладбище, которое сплошь покрывала высокая трава. Среди зелени промелькнуло нечто яркое. Это были цветы, положенные к надгробию с надписью: «Сестра Джейн Сэмюель, 1462–1536».

– Должно быть, одна из последних скончавшихся здесь монахинь, – проговорил я. – Интересно, кто положил сюда эти цветы?

– Наверное, Урсула, – предположил мой спутник. – Хоббей не одобрит подобный жест.

– Не одобрит, – согласился я и сменил тему. – Вот что, я случайно подслушал следующий разговор. – И я пересказал Джеку спор Хоббеев. – Абигайль испугана, она сказала, что они с Николасом никогда не окажутся в безопасности. Но почему она боится предстоящей охоты?

– Ты уверен в том, что расслышал все правильно?

– Да. И теперь считаю себя обязанным разобраться в том, что здесь происходит, – твердым тоном сказал я. – Именно этого хочет от меня королева.

Мой помощник покачал головой:

– Ты обязан, королева хочет… А мне надо домой!

Я возвратился в свою комнату. На моей постели лежала книга. «Токсофил», Роджера Эшема. Я лег и открыл ее. Повествование начиналось с цветастого посвящения королю и «его наичестнейшему и победоноснейшему путешествию во Францию». Победоноснейшему, подумал я. Тогда почему мы все ждем вторжения французов? И наичестнейшему… Мне невольно вспомнился рассказ Ликона о войне с женщинами и детьми в Шотландии. Я принялся листать текст. Первую часть его образовывал диалог, в котором Токсофил – явно сам Эшем – расписывал достоинства стрельбы из лука внимательному ученику. Стрельба, как упражнение для всех частей тела, противопоставлялась риску и опасности азартных игр. Эшем превозносил войну: «Сильное оружие есть инструмент, которым Господь низлагает сторону, ниспроверженную Им».

Я мысленно вернулся к своему детству. Всего раз в жизни попытался я натянуть лук. Это было на нашем деревенском стрельбище, куда отец привел меня в десять лет с маленьким, купленным специально для меня луком. Мое увечье означало, что я не смог принять нужную позу, и пущенная мной стрела упала на землю. Деревенские мальчишки смеялись, а я убежал домой в слезах. Позже отец с разочарованием в голосе сказал мне то, что я уже понял сам: искусство это не для меня, и второй попытки можно не совершать.

Я снова взял книгу в руки, обратившись уже ко второй части, в которой диалог сменился описанием деталей и подробностей стрелкового дела: какую одежду носить при стрельбе, как стоять, какими луками и стрелами пользоваться – в самом подробном и детальном изложении.

Отложив книгу, я остановился у открытого окна, разглядывая лужайку. Что же здесь творится? Возможно, Хоббей действительно снимает сливки, давая разрешение на порубку деревьев на землях Хью, однако здесь точно происходило еще что-то другое. И все же Кертис обладал полной свободой. По долгому опыту я знал, что в семьях один из членов иногда становится для всех остальных подобием козла отпущения, но судя по тому, что я видел, здесь эта роль принадлежала не Хью, а Абигайль. Так чего же она так боялась?

К собственному удивлению, спал я отлично. Слуга, как я и просил, разбудил меня в семь утра. Запас хорошей погоды на тот день явно иссяк: небо за окном застилала низкая облачная пелена. Я вновь облачился в сержантскую мантию. Крест Эммы оставался на моей шее – надо бы отдать его Хью. Я вспомнил, что, по словам Эйвери, он носит на шее эту самую отвратительную кость.

Послышался стук в мою дверь, и в комнату заглянул Дирик. Он также облачился в мантию и пригладил свои медные волосы водой.

– Фальстоу говорит, что до конца дня будет гроза. Быть может, вы отложите свою поездку по лесам? – спросил он меня.

– Нет, – ответил я коротко. – Я поеду сегодня.

Коллега пожал плечами:

– Как вам угодно. Я пришел, чтобы сообщить о том, что мистрис Хоббей сегодня лучше и она желает дать показания. В том, конечно, случае, если, заслушав Хью, вы уже не решили окончить эту чушь.

– Нет, не решил, – ответил я. – Можете ли вы попросить Фальстоу послать кого-нибудь за Бараком?

Что-то буркнув под нос, Винсент удалился.

Мы снова собрались в кабинете Николаса. Абигайль уже ждала нас там, сидя под портретом аббатисы Вервельской. Она позаботилась о своей внешности: перевязала волосы, напудрила лицо. Ламкин сидел у нее на коленях на небольшом коврике.

– Надеюсь, что сегодня вам лучше, мистрис Хоббей, – начал я.

– Лучше, чем было. – Она бросила нервный взгляд в сторону Барака и Фиверйира, замерших с перьями на изготовку.

– Тогда приступим, – сказал я. – Хотелось бы знать, мадам, что вы подумали, услышав от мужа о том, что он намеревается приобрести опеку над Хью и Эммой.

Дама посмотрела мне в глаза:

– Я была рада этому, так как не могла больше иметь детей. И я была счастлива видеть Хью и Эмму у себя в доме. Мне всегда хотелось иметь дочь. – Она глубоко вздохнула. – Но дети не подпускали меня к себе. Они потеряли родителей. Но разве мало детей переживают такую утрату в раннем возрасте?

Взгляд ее как бы требовал сочувствия.

– Увы, подобное случается, – согласился я. – Насколько я понимаю, преподобный Бротон, викарий Кертисов, возражал против вашей опеки. Вы поругались с ним.

Абигайль надменным движением задрала подбородок:

– Да. Он позорил нас с мужем.

– Мастер Шардлейк не может оспорить это, – проговорил Дирик. Он внимательно наблюдал за мистрис Хоббей, очевидным образом опасаясь того, что она может сорваться.

– Конечно, вы пережили страшное время, кода все дети заболели оспой. Насколько я понимаю, вы самостоятельно выхаживали Дэвида, пренебрегая опасностью, – продолжил я разговор.

Лицо хозяйки дома вспыхнуло гневом:

– Пренебрегая Хью и Эммой, вы хотите сказать? Ну, сэр, что бы вам ни наговорил Майкл Кафхилл, это неправда! Я постоянно посещала Эмму и Хью. Однако они хотели видеть только друг друга, только друг друга!

Абигайль опустила голову, и я понял, что она плачет. Глядя на хозяйку, заскулил и Ламкин. Потянувшись за платком, она погладила его по голове.

– Я потеряла Эмму, – тихо проговорила мистрис Хоббей. – Я потеряла девочку, в которой хотела увидеть свою дочь. По собственной вине, по собственной вине. Да простит меня Бог!

– В чем же здесь была ваша вина, мистрис Абигайль? – вырвалось у меня.

Ее заплаканное лицо внезапно замкнулось, и глаза уклонились от моего взгляда:

– Я… Я послала за красной тканью, ведь она изгоняет скверные гуморы, но сделала это слишком поздно, ткани уже не было…

– Но вчера Фальстоу говорил мне, что сумел добыть какое-то количество, – вспомнил я.

Винсент глянул на Абигайль:

– Быть может, вы хотели сказать, что он нашел ее слишком поздно для того, чтобы спасти Эмму?

– Да, вы правы, – поспешно согласилась женщина. – Я оговорилась, это произошло слишком поздно.

– Вы даете указания свидетелю, мастер Дирик, – выказал я свое недовольство. – Барак, не забудь зафиксировать факт вмешательства с его стороны.

– Приношу извинения, – ровным тоном проговорил мой противник. Абигайль глубоко дышала, стараясь вернуть самообладание. Итак, подумал я, почему она искренне считает себя виновной в смерти Эммы?

Я спросил о том, как складываются теперь ее отношения с Хью. Моя собеседница отрывисто ответила:

– Достаточно хорошо.

Наконец я задал ей вопрос о Майкле Кафхилле.

– Я не любила его! – возмущенным тоном проговорила мистрис Хоббей. – Он пытался вбить клин между мной и детьми.

– Почему же он делал это?

– Потому что он хотел, чтобы они были близки с ним, а не со мной и моим мужем.

– И Хью, и Эмма?

– Да, – ровным тоном сказала женщина. И тут же, повинуясь порыву, проговорила с дрожью в голосе: – Однако Майкл Кафхилл умер такой ужасной, такой мучительной смертью… Да простит его Господь, да простит его Господь!

– А вам известно, почему его уволили? – задал я новый вопрос.