Психопат (сборник) - Наиль Ниязович Муратов

Я, как и предписывалось, скрылся в своей каюте, предоставив управляющему почетное право нести сумки дам, свалившихся нам на голову. Разместились они в носовой каюте, но вскоре поднялись на верхнюю палубу, занимавшую крышу рубки, где уже расположился Хоакин. Пока он колдовал, настраивая спутниковый навигатор, я перепрыгнул на причал, чтобы отцепить швартовочные канаты. Обратный прыжок оказался менее удачным, но в воду я не упал, успев зацепиться за леер. Лучшей оценкой моей ловкости был громкий низкий смех, раздавшийся сверху; голос, несомненно, принадлежал Дине. Чертыхнувшись про себя, я вновь поспешил втиснуться в тесную каюту, уподобившись улитке, которая втягивается в свою раковину.

Иллюминатор в каюте отсутствовал, и из всех прелестей морской прогулки наслаждаться можно было только качкой, но это сомнительное удовольствие продолжалось недолго, не более часа, затем наше суденышко сбавило ход, а потом и вовсе остановилось. И сразу же послышался телефонный звонок.

– Приготовь кофе на двоих и тащи наверх! – скомандовал Дмитрий.

Приготовить две чашки эспрессо, если на борту есть кофе-машина, – дело нехитрое, куда сложнее доставить их наверх. Но – пусть без особой грации – кофе до верхней палубы я донес и, пока Дмитрий с Дорой Аркадьевной не спеша с ним управлялись, находился рядом, не расставаясь с подносом. Пожалуй, для полного сходства с половым не хватало мне только полотенца, переброшенного через руку. Дина в это время болтала с Хоакином на английском, демонстрируя уверенное произношение. Разговор шел о мастерстве капитана: девочка восхищалась тем, как ловко провел он лодку, несмотря на скопление судов, к выходу из акватории. Мне надоело стоять с пустым подносом, пока все сидят, и я поинтересовался у Дины и Хоакина, разумеется, тоже на английском, не принести ли и им чего-нибудь. Вежливо отказавшись, они продолжили беседу, не обращая более на меня внимания. Зато я попал в поле зрения Дмитрия, старательно обхаживавшего сестру могущественного Бориса Аркадьевича, и он, чуть наклонившись к ней, доверительно сообщил:

– У нас не только замечательный капитан, но и очень любопытный матрос.

– Да, я заметила, как он чуть не шлепнулся в воду! – согласилась Дора Аркадьевна.

– О, я о другом! – поспешил пояснить Дмитрий. – На самом деле парень не столько моряк, сколько поэт.

– Он пишет на испанском или на каталонском? – зычный, слегка грассирующий голос, раздавшийся возле самого уха, заставил меня вздрогнуть. Как оказалось, Дине легко удавалось беседовать с Хоакином, прослушивая одновременно и чужой разговор.

– На русском, – ответил я.

– Вы знаете русский? – Дина не скрывала любопытства.

– Немного, – скромно ответил я.

– Да он наш, из Одессы! – вновь вмешался Дмитрий. – Попал в передрягу в Барселоне, пришлось выручить парня и взять на лодку матросом, чтоб он перекантовался в Плайя де Аро до отъезда домой. Зато теперь в вашей памяти останутся приятные воспоминания о том, как в Испании во время плавания на лодке кофе вам подавал известный поэт.

– Вы действительно известный поэт?

Не знаю почему, но наивный вопрос Дины вызывал непреодолимое желание дать правдивый ответ, и я честно признался:

– Известный… в узком кругу.

– Его хорошо знают в Одессе, а это уже немало! – назидательно заявил Дмитрий.

– Я была в Одессе! – лицо встрявшей в разговор Доры Аркадьевны сохраняло отсутствующее выражение.

– Наверное, еще до войны? – невинно поинтересовалась Дина.

Похоже, отношения между племянницей и теткой складывались не самые простые, и укол племянницы вряд ли был случайным. Но Дора Аркадьевна, к чести ее, втянуть себя в конфликт не позволила и, переведя взгляд на меня, спросила подчеркнуто спокойно:

– Соборная площадь все та же?

Мне она напомнила старого филина, удобно примостившегося на ветке и не собирающегося покидать ее без особой нужды, причем мудрость и стоицизм этой все испытавшей птицы подчеркивала свисающая из клюва сигарета.

– Да, только к ней еще прилепили собор, – ответил я. – Восстановили спустя столько лет.

– Можно послушать ваши стихи? – вмешалась Дина, не желавшая отдавать инициативу любимой тетушке.

Услаждать стихами слух прыткой москвички хотелось мне менее всего, но робкая попытка уклониться от оказанной чести под предлогом, что наизусть ничего не помню, успеха не имела: девочку поддержали все присутствующие, включая Хоакина.

– Ну, раз вы так настаиваете…

Недолго думая, я продекламировал одно из наиболее любимых мною стихотворений Арсения Тарковского, но без конфуза не обошлось: чтение последней строфы сопровождалось безудержным смехом Дины.

– Зачем просить человека что-то читать, если не умеешь слушать! – строго заметила Дора Аркадьевна. – Какая ты все-таки легкомысленная!

– Лично мне стихи показались не такими уж плохими! – осторожно высказался Дмитрий, не собиравшийся конфликтовать ни с влиятельной тетушкой, ни с ее племянницей.

– Не такими уж плохими? – хохот Дины перешел в гомерический. – Да они просто гениальные!

– Стихотворение, значит, вам понравилось? – поинтересовался я подчеркнуто ханжеским тоном, понимая, что провести Дину не удалось.

Подобравшись поближе, она прошептала на ухо:

– Оно мне всегда нравилось!.. Ну вы и жук!

– В наше время в приличном обществе не принято было шептаться в присутствии других людей! – Судя по безнадежности, звучавшей в голосе тетушки, она не надеялась достучаться до сердца строптивой племянницы.

Так оно и оказалось: всего лишь за секунду девочка ухитрилась придать лицу выражение такой безнадежной дурости, что любая мысль о возможности соблюдения Диной правил этикета показалась бы нелепой. Вздохнув, обезоруженная Дора Аркадьевна вновь вернулась к беседе с Дмитрием, которому выслушивать внимательно всех друзей и родственников Бориса Аркадьевича полагалось по должности.

– Меня зовут Дина! – елейным голоском обратилась ко мне достойная дочь своего отца, не посчитавшая нужным сбросить маску клоуна. – А как вас величать, господин плагиатор?.. Нет, не говорите, пусть это останется тайной, я буду называть вас просто пиитом.

– Идет, – согласился я.

– И еще вы можете обращаться ко мне на ты. Терпеть не могу, когда мне выкают.

– Ну, что вы, Дина Борисовна, я ведь простой матрос! Мне тыкать пассажирам по уставу не положено.

– Что, правда? – недоверчиво поинтересовалась девочка.

– Нет, конечно. Правда – это удел технократов, поэта она только сковывает.

– А матроса?

– Матроса тем более.

– Получается, я не могу верить ни одному вашему слову? – со смехом спросила Дина.

– Ну, верить-то вы можете. А вот доверять – вряд ли.

– Папа меня так и учил – никому не доверять.

– Ему виднее – он человек успешный.

– Да у него просто такой опыт жизненный сложился – если кому доверился, тут же тебя и облапошат. Когда дело касается больших денег, люди не отличаются от пауков в банке.

– Я вижу, мудрая девушка, что вы успели многое постичь в этой жизни. Сколько ж вам лет?

– Скоро семнадцать, – не без гордости сообщила Дина. – А вам?

– Не знаю, обычно это зависит от времени года. Летом меньше, зимой – больше. В феврале начинаешь чувствовать себя вековым старцем.

– Я тоже лето люблю больше. А точной цифры вашего возраста не существует?

– Откуда?! Точность – враг поэзии, пусть ею вдохновляются прозаики.

– Я прозу люблю больше, чем поэзию. – Дина бросила на меня быстрый взгляд, проверяя