К. Сэнсом - Камни вместо сердец

– И ты не толкай Угрюма! Хоть он и обезьян, но наш обезьян!

Капрал Карсвелл поднял руки:

– Пошли, парни. Не нарывайтесь на неприятности, иначе нам придется весь день маршировать в джеках.

– Да что эти селюки понимают в монетах! – проговорил Угрюм с насмешкой. По собиравшейся толпе пробежал многозначительный ропот. Босоногие детишки с увлечением наблюдали за происходящим.

– Прошу вас успокоиться, – выкрикнул Карсвелл. – Спокойствие! Наш обезьян говорит правду, это действительно новые монеты нашего королевства!

Угрюм бросил на него красноречивый взгляд.

– Тогда платите старыми! – крикнул один молодой селянин.

Вперед шагнул юный стрелок Ллевеллин:

– Все старое мы истратили. Прошу тебя, добрая женщина, мы три дня ничего не ели, кроме хлеба и сыра!

Старуха-продавщица скрестила на груди руки:

– Это твоя забота, мой милый.

– Эту вот каргу бы, да выставить против французишек! – продолжал вопить Угрюм. – Только увидят ее, тут же разбегутся!

Вперед шагнула парочка селян постарше. В отчаянии посмотрев по сторонам, Карсвелл увидел меня и указал в мою сторону:

– Вот, смотрите, с нами едет джентльмен, адвокат. Он подтвердит наши слова.

Крестьяне уставились на меня злыми глазами. Чуть поколебавшись, я кивнул:

– Действительно, выпущена новая монета.

– И солдаты теперь возят с собой горбунов-адвокатов, чтобы дурить народ! – Ничто не могло успокоить старую женщину.

Селяне одобрительно забормотали.

Я шагнул вперед:

– Видите, на монетах голова короля.

– Это не серебро! – выкрикнула пожилая селянка прямо мне в лицо. – Я знаю серебро и на вид, и на ощупь!

– Оно смешано с медью. В Лондоне считают, что эта монета стоит восемь пенсов старыми деньгами.

– Девять пенсов! – с надеждой пытался поправить меня один из солдат.

– Восемь пенсов, – жестко повторил я.

Старуха покачала головой:

– Какая разница. Мне не нужна эта жестянка!

– Помолчи, Маргарет, – вмешался один из стариков. – Мы закололи свинью Мартина, чтобы получить это мясо, и теперь нам надо продать его.

Я достал свою мошну:

– Я заплачу вам старыми деньгами. А потом солдаты заплатят мне по восьми пенсов за новый тестон.

По сборищу деревенских жителей пробежал одобрительный ропот. В глазах старухи еще не угас огонек подозрительности, но она согласилась:

– Можете забрать все мясо за четыре шиллинга подлинным серебром. С учетом услышанных мной оскорблений я должна была бы потребовать пять шиллингов, но остановимся на четырех.

Сделка оказалась разорительной, но я кивнул в знак согласия. Напряженность, копившаяся в жарком полуденном воздухе, рассеялась, когда я отсчитал дюжину серебряных гроутов[26], каждый из которых старая женщина придирчиво рассмотрела, прежде чем кивнуть и махнуть рукой в сторону мяса. Солдаты похватали свое, а селяне возвратились в дома, бросая на нас через плечо враждебные взгляды.

Собрав деньги с рекрутов, Стивен Карсвелл приблизился ко мне:

– Благодарю вас, сэр, от лица всех моих людей. Вот их деньги. Если бы началась драка, мы оказались бы по уши в дерьме перед лицом офицеров. – Помедлив, он добавил: – И вы окажете нам еще большую любезность, если не упомянете об этом в разговоре с капитаном Ликоном.

– Ага, – добавил Том Ллевеллин. – Мы знаем, что вы его друг.

Я улыбнулся:

– Быстра людская молва.

Подошедший Угрюм одарил нас мерзким взглядом. Я заметил на его куртке перламутровые пуговицы и вспомнил, что Ликон говорил о различиях в одежде солдат.

Вечно недовольный солдат тем временем заговорил:

– Карсвелл, здесь назревала превосходная драчка, и ты, заячий хвост, предотвратил ее.

– Со стариками и детьми? – хмыкнул Стивен. Несколько старших солдат уже враждебно посматривали на Угрюма, и тот, отвернувшись, зашагал дальше.

– Простите его, сэр, – проговорил Карсвелл и оглянулся на молодого лучника: – Пошли-ка, валлиец, пора назад!

Я с любопытством посмотрел на Ллевеллина:

– Судя по произношению, ты все-таки не валлиец?

– Да, сэр. Это мой отец из Уэльса. Он-то и научил меня обращаться с боевым луком, – ответил юноша с гордостью, а затем по лицу его пробежала тень. – Но мне нравится и работа у горна.

Стивен толкнул его локтем:

– A как насчет твоей девчонки, парень? – Он повернулся ко мне и пояснил: – Он собирается жениться на Рождество.

– Поздравляю, – сказал я.

– Но где мы будем на это самое Рождество? – с грустью в голосе вопросил Том.

– Мы побьем этих французишек, – уверенно посулил шутник Карсвелл. – И на двенадцатую ночь ты будешь обниматься в постельке со своей Тесси. Если только в вашей деревеньке в Йюсли есть постели: поговаривают, что все вы спите в обнимку с коровами.

– Ну, нет, это в Хэрфилде, у Угрюма, такие порядки. – Ллевелин посмотрел на меня. – Здесь нас четверо человек из нашей деревни. – Он печально покачал головой. – Когда мы уходили, девушки украшали нас венками… все вышли провожать нас, и лютнист с песней вел нас по дороге. A как с нами обращаются здесь…

– Пошли, – позвал его Стивен. – Надо успеть донести бекон в лагерь, пока я еще не истек слюнями.

Они отправились прочь.

– Ну вот, мы и познакомились с солдатами, – заметил Барак.

– Богу ведомо, что нам нужны друзья в этой дороге.

Помощник посмотрел на меня:

– Это не Ричард ли Рич проехал мимо нас у моста?

– Он самый. Возможно, он скачет в Портсмут. Так что чем скорее мы попадем в приорат Хойленд и вернемся из него, тем лучше.

После обеда сотня отдыхала целый час, пережидая самое жаркое время дня. Затем солдатам велели стать в строй.

Мы упорно продвигались вперед, и когда перед самым вечером оказались в Гилдфорде, некоторые из рекрутов уже изнемогали от усталости. Через город мы прошли без остановки. Из горожан лишь мелкая ребятня бегала с приветственным писком возле колонны, а взрослые по большей части ограничивались одними взглядами: не одна сотня солдат прошла по этой улице за последние несколько недель.

Вскоре после этого мы поднялись на гребень песчаниковых холмов, а затем спустились в речную долину. Около шести солнце начало опускаться. Мы, наконец, увидели в колыбели холмов Годалминг, увенчанный шпилем большой церкви. Возле ведущих на луг ворот нас ожидал человек, внимательно смотревший в нашу сторону. По данному Ликоном знаку строй рассыпался, и утомленные люди повалились на обочину отдыхать.

– Я оставляю Снодина командовать людьми, – сказал он. – На этом поле они поставят лагерь и заночуют. Мы с казначеем поедем в город купить продовольствие, и мне нужно еще поискать новую обувь. Некоторые из наших людей здорово хромают.

– Это так, – кивнул я.

– Скорее всего, придется дорого заплатить за нее. Торговцы жиреют на этой войне. Я вернусь, чтобы заночевать с людьми, но вы со своими друзьями сможете поехать со мной и подыскать себе гостиницу. Мы можем подобрать вас завтра утром на главной дороге. В шесть утра, нам приходится торопиться.

– Мы будем готовы, – пообещал Дирик, такой же пропыленный и усталый, как и я.

Мы въехали в Годалминг. Ликон и его казначей, оставив нас, отправились на поиски мэра, a мы стали искать свободные места в гостинице. Постоялые дворы, по большей части, были полны, но, в конце концов, мы нашли, где остановиться. Впрочем, Бараку опять пришлось делить комнату с Сэмом. Поднявшись в собственную комнату, я стащил с ног сапоги и растянулся на тюфяке, на сей раз набитом пером. Глаза мои уже совсем закрывались, когда в дверь постучали, и на пороге появился Джек.

– Давай сходим в город, – предложил он. – И найдем, где можно поесть. Перспектива провести весь вечер с Фиверйиром меня пугает.

Я с трудом поднялся, скривившись от боли в натруженных ногах и пояснице:

– Как и меня общество Дирика.

Мы нашли еще одну гостиницу, в которой кормили лучше, чем на вчерашнем постоялом дворе. Без общества Винсента и Сэма трапеза оказалась вполне приемлемой. Однако, когда мы снова оказались на улице, я ощутил сильное желание побыть в одиночестве: уже три дня я не оставался наедине с собой.

– Вот что, загляну-ка я в церковь, – проговорил я.

– Место молитвы? – удивился мой помощник.

– В церкви отлично думается.

Джек вздохнул:

– Стало быть, назад, в общество Фиверйира.

Пройдя по главной улице, я вошел в храм. Царившая под сводами тишина напомнила мне о детских днях, ибо эта церковь оставалась настолько традиционной, насколько это позволял закон. Лучи вечернего солнца пронзали цветные стекла западного окна, окрашивая интерьер в бледно-розовый цвет. В приделе священник читал поминальную службу.