Эллис Питерс - Монаший капюшон

– Я знаю, брат, что у тебя добрые намерения, – примирительным тоном произнес Уильям, – но вы у себя в обители далеки от мирской суеты – лучше оставить такие дела тем, кто в них разбирается.

Кадфаэль не стал возражать. Выйдя за ворота, он взобрался на мула и, проехав через город, вернулся к подножию холма, где свернул направо по улице, ведущей к западному мосту.

"В конце концов, – размышлял монах, – ничто еще не потеряно. И Берингар пошел по тому следу, по которому я его направил. Так что теперь пора подумать о предстоящей поездке, а дела Ричильдис и ее сына могут подождать до выздоровления брата Барнабаса".

Дорога из Шрусбери в Освестри служила одним из самых оживленных торговых путей во всей округе и содержалась совсем неплохо. Построили ее римляне в те давние времена, когда они правили Британией. Если по той же дороге ехать на юго-восток, то прямиком попадешь в Лондон, где король Стефан сейчас готовится отпраздновать Рождество со своими лордами, а кардинал-епископ Альберик из Остии проводит легатский совет, посвященный реформе церковного управления. Вполне вероятно, что на том совете решится и вопрос о смещении аббата Хериберта.

Если же ехать, как Кадфаэль, в противоположном направлении, то путь пролегает, через изобильные фермерские земли и густые леса, к городку Освестри, лежавшему не далее как в восемнадцати милях от Шрусбери. А от Освестри до монастырских выпасов всего четыре мили. Дорога и здесь была прямой и широкой, только кое-где поросла травой, и местами на нее наступала буйная зелень. Кадфаэль позволил мулу идти быстрым, но размеренным шагом, стараясь не утомлять его. Проехав Освестри, он двинулся дальше на запад, где гордо вздымались синевшие в сгущавшихся сумерках горные вершины Уэльса. Бервинский кряж плавно переходил в слегка подернутое туманной дымкой небо.

Еще до наступления темноты монах подъехал к небольшой мызе, притулившейся в лощине меж холмов. За приземистой, прочной бревенчатой хижиной, служившей братьям жилищем, располагались амбары и просторные хлева, в которых укрывали овец от непогоды. Вверх по склонам тянулись длинные, сложенные из серых камней ограждения, обозначавшие границы выпасов. Начало зимы было относительно мягким, и овцы еще паслись на холмах. Если не хватало жнивья и травы, их подкармливали зерном и кореньями.

На мягком дерне тропинки поступь мула была почти не слышна, однако его приближение не укрылось от чутких ушей собаки брата Симона, которая тотчас же залаяла. Едва Кадфаэль спешился у двери, как навстречу ему вышел брат Симон – худощавый, жилистый монах со всклоченной шевелюрой. Симону уже минуло сорок, но он был беспомощен, как дитя, во всем, что не касалось овец. По части же овец он был дока и знал каждую, как мать собственного ребенка. Правда, с тех пор, как занедужил брат Барнабас, у него все из рук валилось.

Симон радостно тряс руки брата Кадфаэля и не находил слов, чтобы выразить травнику свою благодарность, – ведь теперь ему не придется оставаться один на один с больным.

– Ему совсем худо, Кадфаэль. Дышит так, словно осенние листья в лесу шуршат под ногами. Я-то думал, он пропотеет и все пройдет, ан нет. Я уже пробовал...

– Попробуем еще, – успокоил Симона Кадфаэль и прошел в темную, приятно пахнувшую деревом хижину. Внутри было очень тепло и сухо. Деревянные дома в непогоду куда уютнее каменных, правда, они больше подвержены пожарам, но здесь, в уединенном месте, такая опасность невелика. Утвари в хижине было немного, однако вполне достаточно для скромной монашеской жизни. Брат Барнабас лежал в постели, но не спал, а метался, пребывая в горячечном бреду. Его хриплое дыхание действительно напоминало шорох опавших листьев. Лоб был горячим и сухим, а полуоткрытые глаза, казалось, ничего не замечали. Впрочем, телосложения Барнабас был богатырского, и Кадфаэль не сомневался в том, что он одолеет хворь, – надо только немного помочь ему в этом.

– Ступай, Симон, займись своими делами, – промолвил Кадфаэль, поставив суму у постели и открывая ее, – а больного предоставь мне.

– А может, тебе что-то понадобится? – озабоченно спросил брат Симон.

– Поставь на огонь котелок воды, принеси тряпицу и какую-нибудь плошку, ну а если потребуется что-нибудь еще, я сам найду.

Брат Симон чуточку успокоился: он по-детски верил в могущество тех, кто искушен в премудрости, которая была для него тайной за семью печатями. Весь вечер Кадфаэль посвятил уходу за больным, а когда стемнело, продолжил свои хлопоты при свете единственной свечи, принесенной Симоном. В ноги занедужившему брату Кадфаэль положил горячий камень, завернутый в валлийскую фланель, а потом долго и энергично растирал горло, грудь и бока мазью из гусиного жира, смешанного с горчицей и еще кое-какими жгучими травами. Покончив с растиранием, травник закутал грудь и горло больного в ту же фланель. Потом он наложил на сухой лоб Барнабаса прохладную повязку и стал поить его вином, подогретым с пряностями и огуречником, – лучшее средство понизить жар. Он терпеливо вливал в рот Барнабаса глоток за глотком, и через некоторое время мускулы больного расслабились, а дыхание стало ровнее. Больной погрузился в сон. Спал он беспокойно, а посреди ночи начал потеть, да так, что вся постель оказалась мокрой. Однако Кадфаэль и Симон, не отходившие от Барнабаса, тут же бережно приподняли больного, сменили ему белье, заново укутали в сухую материю и укрыли потеплее. Худшее миновало.

– Иди поспи, – посоветовал Симону удовлетворенный Кадфаэль, – дела у Барнабаса пошли на лад. Поутру проснется голодный как волк.

Он, правда, ошибся на несколько часов, ибо брат Барнабас, погрузившись в глубокий, спокойный сон, поспал почти до полудня. Проснувшись, он чувствовал себя слабым, как новорожденный ягненок, однако глаза его были ясными и хрипы исчезли.

– О слабости не думай, – добродушно сказал Кадфаэль, – даже если ты поднимешься на ноги, мы тебя из дому не выпустим пару деньков, а то и подольше. Времени у тебя полно – так что отдыхай на здоровье. С овцами твоими мы и вдвоем как-нибудь управимся.

Барнабасу заметно полегчало, и он, положившись на лекаря, блаженствовал в постели, предвкушая выздоровление. Когда ему принесли поесть, он принялся за еду неуверенно, ибо лихорадка отбила у него аппетит, но скоро вошел во вкус и ощутил неутолимый голод.

– Это самый добрый знак, – заметил Кадфаэль, – ежели человек ест с удовольствием, от души – стало быть, идет на поправку.

Основательно подкрепившись, Барнабас вновь крепко заснул, а Симон с Кадфаэлем, оставив его, отправились посмотреть на овец, кур, корову и другую здешнюю живность.

– Год пока складывается удачно, слава Тебе, Господи, – промолвил Симон, с удовлетворением оглядывая длинноногих, выносливых горных овечек.

"Овцы эти чем-то с валлийцами схожи, – подумал Кадфаэль, не сводя глаз с юго-запада, где вдалеке высился Бервинский кряж, – физиономии такие, что по ним ни о чем не догадаешься, ушки всегда на макушке, а взгляд такой невинный – святые, да и только".

– Пастбищ хороших здесь сколько угодно, – продолжал Симон, – и трава на них держится долго, к тому же овцы неплохо и стерню подъедают. И ботвы у нас хватает, а она тоже на корм годится. Думаю, когда подойдет стрижка, шерсти будет побольше, чем в прошлые годы, только б зима не была слишком суровой.

Монахи поднялись на гребень холма над огороженными загонами, и Кадфаэль устремил взгляд на юго-запад – туда, где длинный кряж плавно спускался в долину между холмами.

– Я так понимаю, что где-то там, в лощине, и находится манор Малийли?

– Точно. Прямой дороги туда нет, а по тропке мили три будет, тропа, правда, удобная. Сам-то манор зажат между склонами, только с юго-востока выходит на открытое место. Хорошая землица для здешних краев. Я так обрадовался, когда узнал, что там теперь наш управляющий, а то и не знаю, как бы я передал о наших делах в аббатство. А у тебя туда поручение, брат?

– Да, мне надо будет там кое-чем заняться, конечно, когда брат Барнабас поправится и здесь во мне не будет особой нужды.

Кадфаэль обернулся и посмотрел назад, на восток.

– Даже здесь мы, пожалуй, забрались на валлийскую сторону, от прежней границы добрая миля будет. Сам-то я не пастух, и в этих краях мне бывать не доводилось. Я родом из Гуинедда, с истоков Конвея. Но даже эти холмы кажутся мне родными.

Манор Герваса Бонела, должно быть, вклинился в валлийскую землю глубже, чем эти горные пастбища. Бенедиктинский орден имел мало влияния в Уэльсе. Валлийцы склонялись к своему древнему кельтскому христианству, им ближе были отрешившиеся от мира отшельники или небольшие монашеские общины, нежели могущественные и деятельные ордена, опиравшиеся на поддержку Рима. На юге нормандские искатели приключений еще глубже проникли в валлийские пределы, а здесь, как подметил брат Рис, Малийли оставался единственной занозой, вонзившейся в плоть Уэльса.