Светлана Гончаренко - Продается дом с кошмарами

— Дайте мне вашу палку, — шепнул Костя Каймаковой. — Я попробую врезать ему по башке.

— Храбрый ты, — ответила старуха нежно, — только ничем эту башку не прошибёшь. И всё равно не бойся.

Толька вплотную приблизился к кругу, вычерченному старухой, и сунул за черту свою знаменитую ногу в громадном ботинке. Костя внутренне сжался, однако Толька сразу отскочил назад. Он завыл тонко, сипло и жалобно, как раненый хряк. Пострадавшую ногу он поджал, а на другой прыгал и крутился вокруг своей оси, сотрясая почву и ближайшие деревца, которые тут же ссыпали на него все свои последние листья.

— Ну, Степановна, падла, — стонал он, — напросилась! Братва, мочите их!

Фиса с ножичком и Кривой, неохотно оторвавшийся от клада, с двух сторон ринулись к кругу. У черты оба они странным образом рухнули на землю, бранясь и потирая ушибленные места.

От боли бандиты рассвирепели. Вскочив на ноги, с невнятными, но грозными воплями бросились они на штурм невидимой преграды. Костя с ужасом видел, что разъярённый Кривой мчится прямо на него с ножом — и вдруг теряет равновесие, падает на колени, хватает руками воздух, а на его лице расплывется багровое пятно. Даже его нос, кажется, сам собой сплющивается, как бывает, когда прильнёшь к стеклу. Теперь уже оба его глаза — и карий, и голубой — смотрели дико и непонятно куда.

— Ведьма! — ревел Толька, хромая вдоль заповедного круга и безрезультатно пробуя хотя бы пнуть его или затоптать. — Чёртова ведьма! Это ты ребят тогда сгубила! Вовку Дрель! И Пыню!

Клавдия Степановна только усмехалась:

— По себе лучше поплачь! Я-то тебя пожалела, велела пойти по сыроежки — всё-таки ты вырос у меня на глазах. Ты такой хорошенький был в два годика! А ты, дурак, заупрямился. Ну-ка, пошёл вон со своими уродами!

Толька ещё раз замахнулся на старуху пудовым кулаком, но всё-таки скомандовал своим приятелям:

— Амба. Жёлтики берём и канаем!

Бандиты бросились к яме с кладом, и это тоже не понравилось Клавдии Степановне.

— Я же сказала, за сыроежками! — прикрикнула она.

— Щас! — хмыкнул Кривой, самый жадный.

Он уже пытался вытащить ящик из земли.

— Шагом марш в ольшаник! — потребовала Каймакова и плюнула в сторону непослушных.

Всех троих тут же опрокинуло на землю липким вихрем. Целая туча мелких тусклых мух-людоедов вскипела над ними. С утробным жужжанием мухи спустились к разрытой яме. Бандиты задёргались, завыли и, как ужаленные (вернее, в самом деле ужаленные) помчались в разные стороны.

— Шибче! — присвистнула Клавдия Степановна вслед убегающим.

— Они в самом деле попадут в ольшаник? — спросил Костя.

— Гораздо дальше. Уж больно меня разозлили!

Она спокойно вышла из круга и палкой поворошила палую листву. Костя не уследил, как черта затянулась. Никакого круга на земле больше не было. Костя кинулся к кладу. Пока он делал эти несколько шагов, яма с ящиком тоже успела пропасть. Теперь на поляне не было не только раскопа, но и той кучки листьев, которую вчера приметил профессор.

Костя обошёл поляну несколько раз — никаких признаков клада! Он поскрёб щепкой то место, где они с Безносовым недавно копали. Поразительно! Земля тут была такая же, как везде: твёрдая, покрытая сухой травой, насквозь пронизанная нетронутыми корешками.

— Это вы сделали? — спросил Костя Клавдия Степановну.

— Я. Надоели эти червонцы — одна беда от них. Как Шнурков их сюда притащил, так и пошла заваруха. Не думай о золоте — это тлен. Это земля, прах, труха. Да ты сам сейчас щепкой ковырял и видел.

— А что не тлен?

— Тебе было здесь страшно?

— Конечно, было, когда эти трое… Если бы не вы…

Она молчала: ждала, пока Костя не оторвётся от разглядыванья травы и земли, которые скрыли ящик с золотом.

А он всё не мог поверить своим глазам. Что, если монеты и сейчас там? В глубине, под путаницей корней?

Клавдия Степановна смотрела на него с улыбкой. Её улыбка слагалась из тонкого узора морщин. Ветра не было, но седые волосы старухи, выбившиеся из-под платка, были так легки, что колыхались в ответ совершенно неощутимым движениям воздуха.

Она спокойно сказала:

— Ну, что ж, вот теперь ты мой.

Глава 10

— Ваш? В каком это смысле? — удивился Костя.

— В обыкновенном. Жить со мной будешь.

Костя плохо ещё соображал после того, как Толька передавил ему шею своей ручищей.

Поэтому он спросил:

— Жить? Как это?

— А то ты не знаешь! Как все мужчины с женщинами живут, — спокойно ответила Каймакова.

— Но это невозможно!

От такого поворота событий Костя мигом забыл и о кладе, и о бандитах. Во рту у него пересохло, мысли спутались.

— Ну нет! Я очень вас уважаю, но это нонсенс, — тупо бормотал он, тут же пугаясь, что за намёк на возраст Клавдия Степановна напустит на него кусачих мух, как на Тольку.

— Почему ж нельзя? — нахмурилась старуха Каймакова. — А с кем тогда можно? С Ленкой, что ли, Шапкиной?

— Да я и с Ленкой не хочу, — вздрогнув, ответил Костя; от одного упоминания аптекарши на него будто повеяло болотной водой. — Вы только не обижайтесь, Клавдия Степановна! Мне сейчас вообще не до этого. Я писатель, работаю над новым произведением.

— Враньё, — не поверила Каймакова. — Ни над чем ты не работаешь. Разве ты не думаешь обо мне днём и ночью?

Костя замялся:

— Вы, наверное, что-то не так поняли! Мне внучка ваша нравится, Инесса. Правда, я видел однажды во сне, как…

— Сна такого ты не видел, и никакой внучки у меня нет. Пошли в деревню!

Костя машинально переступал ногами по мягкой прелой листве. Тело его медленно шло рядом с Клавдией Степановной, и в то же время он чувствовал, что висит в воздухе вверх тормашками, как муха в паутине.

«Так значит, это был не сон? И красавица Инесса — эта вот старуха? Быть того не может… Нет, не так! Всё как раз наоборот! Сон — этот вот лес, и покойники, и Кирюшка Колдобин, и дачи, и Копытин Лог… Сон! Даже Колчак тут спал. Интересно, что ему снилось? Мне — всякая ересь, но я живу в Нетске, работаю в фирме «Нео», мою маму зовут Татьяна Леонидовна Гладышева, и если всё это я забуду, то я совсем пропал!»

Он откашлялся и начал осторожно:

— Я надеюсь, Клавдия Степановна, вы погорячились, когда сказали, что я с вами жить буду. Это шутка?

— Любовью не шутят, — строго ответила старуха Каймакова.

— Но я вам совсем не подхожу! Даже у Мадонны с сопляками ничего не получается. А я ведь в сравнении с вами сопляк, чего скрывать. И свет на мне клином не сошёлся! Наверняка в округе имеются более достойные вас кандидаты. Более близкие вам по духу, интересам…

— Кто? Пни эти трухлявые?

— Многие ещё полны сил!

— Ничем они не полны, проверено. Мне ты нужен — молодой, горячий, сладкий. Давно в наших краях такие не попадались. Недаром Ленка, на что рыбья кровь, сразу в тебя вцепилась. В лепёшку, говорит, расшибусь, а мой будет. Но я её, подлюгу, отважу!

Костя пожал плечами:

— Странно. Почему такой ажиотаж? Я знаю, в Конопееве есть молодые ребята.

— Не то! — сплюнула Клавдия Степановна. — Я нарочно третьего дня, чтоб тебя подразнить, таскалась туда на танцы. Не то! Пьянь, гопота. А ты вон какой Бова-королевич! Да и сам ведь любишь меня без памяти. Мы с тобой хорошо заживём — позабудешь, что, как и с кем раньше бывало. Помнишь баньку-то? Это только цветочки…

Видение Инессы — розовой, скользкой от пара, неотразимой — мелькнуло перед Костей в светлых сумерках, но тут же обернулось боярышниковым кустом.

— Вон уж и посёлок виден, дачи ваши, — проговорила Клавдия Степановна, указывая на острые скандинавские крыши. — Пойди, отдохни малость; ты такой сейчас бледный — краше в гроб кладут. А как совсем стемнеет, ко мне приходи, насовсем уже. Я на баяне тебе сыграю, баньку протоплю.

«Ага, а потом она скажет, на лопату садись — и в печку!» — с тоской подумал Костя.

Не прощаясь, он побрёл в сторону сторожевой будки. Но Клавдия Степановна его остановила, зацепив клюкой.

— Смотри, не обмани только — хуже будет, — предупредила она.

Её лицо ласково улыбалось, и никогда ещё не выглядела она такой старой.

Дача Колдобиных показалась в сумраке незнакомой. Костя несколько раз щёлкнул выключателем: как назло, света нет. Вечные проблемы с электричеством!

Он прошёл на кухню, достал усохший кусок хлеба, краковскую колбасу. От чая пришлось отказаться — спички снова пропали. Колбаса чистилась так плохо, что Костя даже вспотел. Разрезать её оказалось невозможно. Костя двинулся в розовую комнату, держа в одной руке хлеб, а в другой — отвратительный колбасный крюк. Чтоб откусить кусочек, колбасу приходилось рвать зубами с яростью бабуина.

Ужиная на ходу и невкусно, Костя всё же вернул себе телесную бодрость. Но душа его была нема, темна, едва жива. В ней вяло ворочалось единственное желание: покончить со всеми бедами, написав в милиции чистосердечное признание. Только вот в чём признаваться?