Ты никогда не исчезнешь - Мишель Бюсси

мы ориентировались только по ночным звукам: плеску воды под мостом, пению жа­бы, шуршанию веток.

— О чем вы хотите поговорить?

— Мадди, я привыкла говорить начистоту, так что ничего от вас скрывать не стану. Я собрала сведения. Насчет вас.

И Савина выложила мне все, что она узнала: Сен-Жан-де-Люз, Этрета, фотографии в моем фейсбуке, Эстебан, расследование Лазарбаля, внешнее сходство с Томом...

Вот это да!

Откуда она могла так много узнать? У меня на страничке только фотографии и несколько внешних по­дробностей моей жизни — лакированный фасад, за которым я укрылась.

— Мадди, вы ведь поселились здесь, чтобы быть ближе к Тому, да? Потому что этот мальчик похож на вашего сына. Вашего погибшего, утонувшего сына.

Как она добыла сведения? Через Лазарбаля? А известно ли этим полицейским, что такое профессиональная тайна? Я лихорадочно думала. Конечно, я бы­ла готова к тому, что рано или поздно мой секрет раскроют. Об исчезновении Эстебана десять лет назад писала пресса, мое имя появлялось в газетах. В наше время никто не может убежать от своего прошлого. И мне ничего не оставалось, кроме как быть предельно откровенной.

Мы шли между рядами каменных стен. Хлопнул ставень в доме перед нами, скорее всего, заброшенном, из окна соседнего с ним пробивались крохотные черточки света — может, в нем два призрака смотрели телевизор?

— Прислушайтесь к моим словам, Савина... Я же мо­гу вас так называть? Том не просто двойник Эстебана. Все намного, намного сложнее.

Не знаю, сколько раз мы обошли по кругу три улочки деревушки, десяток ее домов, источник и мост... Три раза? Шесть раз? Десять? Достаточно для того, чтобы я рассказала ей все, последовательно и отстраненно, придерживаясь лишь фактов и их хронологии, от синих шорт до ксеноглоссии. Не боясь выглядеть глупо, перечислила все черты невероятного сходства между двумя мальчиками. Ночь меня защищала, я не могла увидеть на лице Савины сочувственного выражения, с которым терпеливо выслушивают бредовые признания человека с разыгравшимся воображением.

Увидеть я этого не могла, зато, едва закончив свой долгий рассказ, услышала в ее голосе все оттенки жалости:

— Мадди, разве не более логично предположить... что вы все выдумали?

— Вы мне не верите, да? Из вежливости не перебивали меня, но не верите?

— Кто мог бы вам поверить?

— Вы! Вы видели, до чего может довести Тома страх перед медом и пчелами. А еще вы видели стихи на баскском на стене его комнаты, самодельную гитару, родимое пятно, когда мы его раздевали... Вы знаете Тома!

— Но я не знала Эстебана.

— Я предоставлю вам доказательства — фото, видео, полицейские протоколы.

Нас окутало молчание. Убедила ли я ее? Мгновение я держалась за эту надежду — до тех пор, пока в непроглядной тьме не послышался голос Савины:

— Ну и что, доктор? Допустим, все, что вы сказали, — правда. И что это изменит? — Она помедлила и добавила: — Эстебан умер десять лет назад.

В меня будто молния ударила. Я пыталась подобрать слова и не могла, они рассыпались.

— Я... я никогда в это не верила.

И снова беззвучная вспышка молнии.

— Мадди, даже... даже если бы все полицейские на свете и все эксперты ошиблись, даже если это не вашего сына нашли утонувшим, сейчас Эстебану было бы двадцать лет. Том просто не может им быть!

Мои слова выскользнули из-под надзора моего ра­зума:

— Может, если...

— Если что, Мадди?

— Если Том — это мой сын... Его реинкарнация.

Мы молча возвращались к нашим машинам. Куда подевались звезды? Может, какой-нибудь вулкан под прикрытием ночи выпустил дым, как заводская труба? Я ничего не различала, кроме плавных очертаний Санси вдалеке. Наверное, снежными зимами фары дорожных катков можно спутать с падающими звездами.

Савина Ларош первой нарушила молчание:

— Это не для вас, Мадди. Вы врач. Вы разумная женщина. Вы верите в науку, а не в эти... суеверия.

Моя улыбка в темноте осталась невидимой.

— Савина, всего каких-то несколько месяцев назад я рассуждала точно так же. Я рассмеялась бы в лицо всякому, кто заговорил бы про реинкарнацию. Но предложите-ка мне другое объяснение! Факты упрямы — так ведь говорят ученые? А главное, я должна считаться с другим очевидным обстоятельством... — На мгновение задержала дыхание — и решилась: — Том в опас­ности.

— В опасности?

Я уже несколько дней живу с этой уверенностью. И разве это не работа Савины Ларош — оберегать детей? Она ко мне прислушается!

— Откройте глаза! Мальчик едва не погиб, упав в водопад, вам этого мало? Он каждый день ездит один в бассейн, в Бесс, пятнадцать километров по шоссе на велосипеде. А условия жизни на ферме? Хотите, я перечислю вам нарушения самых элементарных правил гигиены? Его мать отказывается его лечить и, кстати говоря, сама лечиться тоже отказывается. Том — мечтательный, милый, смелый и одаренный мальчик. У себя дома, на ферме, он... он — словно убитый Маленький принц...

Савина не ответила, и я восприняла ее молчание как знак согласия. У нее как социального работника не мог­ло быть другого мнения. Тем временем мы вернулись к ферме. Перед нами тенью вытянулся дом, ни в одном окне свет не горел. Савина остановилась у своей машины, открыла дверцу.

— Вы ошибаетесь, доктор. — Она явно была раздосадована. — Я много лет знаю Амандину. Я согласна с тем, что она не идеальная мать и не очень хорошая хозяйка. И даже с тем, что у нее очень своеобразные представления: есть надо только то, что сам выращиваешь, лечиться только тем, что сам собираешь, — словом, на­до остерегаться всего, напоминающего о прогрессе. Но могу вас заверить, что сына она любит и опасность ему не угрожает.

Она включила фары. Чтобы прогнать затаившихся в темноте чудовищ? И прибавила:

— Знаете, Мадди, Амандина живет на пособие. Здесь нелегко найти работу без диплома и без водительских прав. Так что ремонт фермы, замена обоев, старые ржавеющие во дворе сельскохозяйственные машины — не первая ее забота. Легко поучать, когда не надо ломать голову, как прокормиться.

Я хотела возразить. Терпеть не могу, когда мне приписывают чужие умозаключения и за них же осуждают. За годы практики в моем кабинете перебывали сотни пациентов, в высших слоях общества я встречала столько же родителей, не выполняющих свои обязанности, сколько и среди простых людей.

Но Савина Ларош, будто прочитав мои мысли, меня опередила:

— Да вы и сами прекрасно знаете, доктор, что Амандину Фонтен не в чем упрекнуть. У вас... как бы это сказать... несколько предвзятое представление о ней и о том, как она воспитывает сына.

Разумеется. Как я могла бы это отрицать? Савина оказалась умнее и тоньше, чем я думала. Я попыталась поймать ее взгляд, но фары слепили меня.

— Наверное, я не очень внятно высказалась. Я никогда не говорила, что Амандина Фонтен подвергает То­ма опасности и в чем-либо виновна. Просто я убеждена, что она неспособна его защитить.

— А вы способны? К этому вы клоните? — В голосе Савины теперь не слышалось ни сочувствия, ни жалости. — Мадди, не надо быть психологом, чтобы видеть вас насквозь. Так что уж позвольте мне сказать вам все как есть: десять лет назад вы пережили страшную трагедию, тяжелую травму. Как любая мать, вы отказываетесь смириться со смертью вашего ребенка,