Ты никогда не исчезнешь - Мишель Бюсси

сейчас он где-то в лесу между Фруадефоном и Мюролем. Мы позовем людей на подмогу. Всю деревню. Все прочешем. Мы...

Телефон. Савина ответила, не выключив фонарь, ее ухо словно просвечивало насквозь.

— Это Нектер. Вы нашли его?

— Нет... пока что...

— А вы где?

— У Адского ручья, ниже луга Шове.

Нектер задумался.

— Вы дошли до Волчьей Ямы? — внезапно спросил он.

— До Волчьей Ямы? Не мог же Том...

Но еще не договорив, Савина поняла, что Нектер прав. Горы вокруг усеяны водопадами, но тот, что у Волчьей Ямы, — самый опасный, особенно если подойти к нему сверху, где вода двойным занавесом падает в природную чашу с высоты пятнадцати метров.

— Нектер, я тебе перезвоню.

Амандина моргала в свете фонаря, как неясыть.

— Ну что?

— Идем.

Савина решительно двинулась первой, вдавливая тяжелые подошвы в берег ручья. * * *

Маленькое тело Тома колыхалось на поверхности озерца под водопадом.

— То-о-о-омми! — в отчаянии закричала Амандина. — Нет, нет, нет, То-о-о-омми!

Она выбежала вперед, оттолкнув Савину, и, не разбирая дороги, понеслась по острым темным камням. Савина была так потрясена, что не нашла в себе сил хотя бы крикнуть ей, чтобы была осторожнее. Амандина, обдирая руки, скользила с камня на камень, будто с горки в преисподнюю скатывалась. Чудом встала на ноги, невредимая, у подножия водопада и увидела, что сын только наполовину в воде, а голова у него на берегу.

— Томми!

Она бросилась в ручей, перебралась через него по пояс в ледяной воде, вылезла, цепляясь за мокрые камни, на другой берег и упала на детское тело, неподвижное, как выброшенный обломок дерева.

Мальчик вздрогнул, закашлялся, сплюнул воду.

— Ма... мама...

Живой!

Савина уже добежала до них. Она помогла Амандине вытащить Тома из воды, снять с него промокший свитер, штаны и кроссовки, убедилась, что у него нет ни одной серьезной раны. Том замерз, надо было срочно переодеть его в сухое. Савина закутала его в свою курт­ку, вытащила телефон.

— Что ты делаешь?

— Вызываю врача!

— Нет... не надо, — пробормотала Амандина, крепко прижимаясь мокрым телом к почти бесчувственному Томми. — Мы сами...

Савина не стала тратить время на уговоры.

— У нас нет выбора! Твой мальчик переохладился. Надо о нем позаботиться, и как можно скорее!

— Нет... не Либери, — бормотала Амандина, еще крепче прижимая к себе Тома.

— А ты знаешь другого врача поблизости? — оборвала ее Савина. 23

Том лежал в постели, укрытый до подбородка тремя одеялами, вместо подушки ему под голову подсунули ки­та Монстро, с которым он спал. Я наклонилась над ним:

— Все хорошо, малыш. Ничего страшного. Знаешь, тебе очень повезло — ты не ударился о камень. И твоя мама очень быстро тебя нашла. А теперь тебе надо хорошенько отдохнуть, я дала тебе лекарство, от которого ты уснешь. Когда проснешься, у тебя будет болеть нога и ты увидишь здоровенный синяк, но ходить тебе это не помешает. А вот на велосипеде завтра кататься нельзя.

Я попросила Амандину оставить меня наедине с мальчиком, но она не согласилась. Я не спеша подоткнула одеяло, поцеловала Тома в щеку, запоминая каждую подробность его комнаты: подвешенного под потолком лакированного деревянного Пиноккио, прислоненную к стене напротив кровати самодельную лиру, на стенах вырезанные из журналов фотографии баскских серферов и постеры с видами курортов Страны Басков — Андая, Бидара, Оссегора... Эстебан тоже боготворил чемпионов скольжения по воде, но он жил у самых высоких волн, какие можно найти у берегов Европы. А Том не мог видеть своих кумиров, он рос на берегах озер Шамбон или Павен.

Я попыталась выиграть еще несколько секунд, расправляя складки постели. Мне хотелось рассмотреть все остальное: кучку книг в ящике, заменявшем книжный шкаф, одежду в гардеробе без двери, разрозненные диски, игрушки, которых у него почти не было.

— А теперь, доктор, оставьте его в покое.

Амандина произнесла это тихо, но категорично.

Я вышла из комнаты — что мне еще оставалось?

Савина Ларош по-прежнему была в большой комнате, пыталась расчистить место в невероятном бардаке, чтобы разложить промокшую одежду Тома. Амандина об этом не позаботилась, зато первым делом переоделась в длинное расшитое сари.

Я позволила себе передышку. Я сломя голову примчалась на ферму сразу после звонка Савины, бросив Габи с лазаньей, которую на этот раз приготовил он.

Когда я приехала, Том лежал в постели и бормотал, что ему очень жаль, но он не виноват, что сильно испугался, потому что был совсем один, и убежал, потому что на него накинулись пчелы.

Пчелы? Верно ли я расслышала? Неужели Том страдает апифобией, как Эстебан?

Савина Ларош тоже дернулась, но ее задело другое.

— Ты был совсем один?

Шове, видевшему Тома, показалось, что перед тем, как побежать по его лугу, тот разговаривал у источника с мальчиком примерно того же возраста. Зачем Тому это скрывать?

— Неважно, — отрезала Амандина. — Мы никогда не узнаем, что правда, а что выдумка. У Тома слишком богатое воображение.

Казалось, происшествие уже почти забыто. С ума сойти.

Ее сын едва не погиб, упав в водопад, а Амандину, похоже, это волнует не больше, чем если бы он поскольз­нулся в душевой кабинке. Как только истерика и паника отступили, этот случай будто стерся из ее памяти. Я с трудом удержалась, чтобы не выложить ей все, что думаю. Сколько раз за то время, что я работаю, мне встречались безответственные матери, которые реагируют лишь эмоционально, которые...

— Доктор, сколько я вам должна?

Амандина закрыла за собой дверь комнаты Тома. Теперь она говорила в полный голос, все тем же безапелляционным тоном.

От изумления я не ответила. Я только что оказала ее сыну неотложную помощь, бросила Габриэля одного посреди ужина при свечах, через пять минут после ее звонка я была здесь — и ей уже не терпится выставить меня из дома?

Амандина повторила вопрос — будто хотела поскорее с этим разделаться, будто ничего не произошло, будто завтра Том сможет как ни в чем не бывало крутить педали, плавать, встречаться с пчелами.

— Доктор, сколько я вам должна?

— Нисколько, — так же холодно ответила я и, не выдержав, прибавила: — Тому очень повезло. Он мог... погибнуть... утонуть... Надо... надо лучше за ним смотреть.

Открыв дверь, Амандина, все такая же бледная в своем шитом золотом платье, протянула мне белую руку:

— Прощайте, доктор.

Когда я выходила, Савина Ларош схватила свою шерстяную куртку и улыбнулась мне. Это можно было расценить как благодарность. Она расцеловала Амандину, ласково на нее глядя, — так смотрят нянюшки, лучше матерей умеющие обращаться с детьми.

— Я вас провожу, доктор Либери. 24

Беззвездная ночь поглотила нас, как только мы вышли за порог. Моя машина была припаркована в нескольких метрах от дома, у входа во двор, Савина Ларош поставила свою чуть подальше. Я уже полезла за ключами, но Савина положила руку мне на плечо.

Я вздрогнула, как будто меня в темноте зацепила невидимая ветка.

— Мадди, нам надо поговорить. Можно мне называть вас Мадди?

Я не возражала. Наверное, мне тоже надо было выговориться.

— Я не против.

Мы прошли мимо наших машин. В Фруадефоне ни один фонарь не горел,