Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

и тогда он уничтожает, уродует и обезличивает ту, из-за которой эту вину испытывает. По той же причине во время охоты на ведьм в XVII веке первыми на костер отправлялись красивые и молодые женщины, чья красота была невыносима для фрустрированной сексуальности их раздавленных мнимым благочестием палачей. Выкалывание или вырывание глаз, кстати, имеет ту же природу. Иногда это чувство вины сосредотачивается на половых признаках и гениталиях как на символе женской сексуальности и того, что привело насильника к падению, за которое он себя неосознанно, но мучительно осуждает. В таких случаях будут откушены соски или, например, буквально выгрызены зубами половые губы. Мне приходилось видеть рану, нанесенную камнем, которым били по вульве с такой силой, что полностью отбили клитор. Но все это – не про наш случай, нет. Внезапная потеря контроля – это когда больше двухсот раз ударил ножом, четыре раза помастурбировал при этом, а потом еще пару раз помочился на труп. Вот это потеря контроля. А одиночный укус точно не имеет никакого отношения к страсти. Это что-то едва ли не ритуальное, как-то связанное, возможно, с этими лилиями, которые тоже та еще загадка: если Александра их терпеть не могла, как они появились в доме, да еще и в количестве, которого бы на небольшой цветочный ларек хватило? Нет, во всем этом видится не ярость, не страсть, но какой-то церемониал, и даже уважение к жертве: вспомни, как она лежала в постели – не брошенная кое-как, что бывает обычно с пострадавшими от насилия, но словно уложенная каким-то специальным образом, как для погребения. Если во всем этом и есть безумие, то системное, а укус больше похож на подпись. И я чувствую, что поставлена она была явно не в первый раз.

– А что стало с девушкой? – тихо спросила Зоя, немного помолчав.

– Какой девушкой? – не поняла Алина.

– Ну… которой камнем отбили клитор.

– Она выжила. Ей повезло.

– А тот, кто это сделал?..

– Его не нашли. Повезло тоже.

Густая осенняя чернота блестела бликами на реке, текущей в наполненном мраком провале между отвесных гранитных стен, сверкала золотистыми и голубыми огнями фонарей: они дрожали и преломлялись в воде, в темных окнах, в каплях дождя на лобовом стекле, и все пространство ночи было наполнено ими, словно потусторонние блуждающие огоньки вновь собрались на праздник сумрачной осени там, где веками ранее были топь и трясина. Алине представлялось обычно древнее болото, придавленное сверху холодным камнем города, будто могильной плитой, сквозь трещины в которой из зловещих глубин поднимаются инфернальные миазмы погребенных в ней безымянных чудовищ, пропитывая души и мысли живых тоской и смутным страхом, но в последнее время ей стало казаться, что там, под городом, только абсолютная черная пустота. Это было гораздо страшнее – и не тем, что ад пуст, а все демоны среди нас, но тем, что нет и не было никогда ни ада, ни демонов, ни чудовищ, а одно лишь хтоническое ничто…

Алина вдруг вздрогнула, как будто очнулась. Они стояли на светофоре у перекрестка Фонтанки с Гороховой улицей, где постепенно таяли вечерние пробки. Алина не смогла бы даже сама себе объяснить, откуда вдруг взялось отчетливое ощущение, что за ними следят, но она не чувствовала, а просто знала это совершенно определенно – и даже с какого именно момента черный джип с непроизносимым китайским названием ведет ее по вечерним улицам – еще до того, как она приехала к офису, от перекрестка Пискаревского со Свердловской набережной. Она резко вдавила педаль в пол на желтый; BMW зарычал и прыгнул вперед; Зоя ойкнула, когда ее вдавило в кресло, и удивленно посмотрела на Алину. Джип, шедший на пару машин позади, стремительно вывернул, обошел их, а потом снова пристроился сзади. Алина перестроилась в левый ряд; джип повторил маневр. Мимо промелькнула какая-то рюмочная с огромными окнами, потом ярко подсвеченное здание театра, и на следующем перекрестке Алина резко свернула поперек полосы вправо, на мост Ломоносова. Раздались яростные гудки.

– Алин, ты чего? – Зоя смотрела уже испуганно.

– Прости, кажется, у меня паранойя, – Алина взглянула в зеркало. – А может, что и нет.

Джип снова появился позади, как только они съехали с моста, все так же держась на небольшой дистанции. Алина повернула один раз, потом еще, а затем въехала в узкий переулок, включила аварийку и остановилась. Зоя тихо сидела рядом. В паре шагов от автомобиля на тротуаре, рядом с открытой дверью под вывеской «БАЗАРА НОЛЬ» стоял, нетвердо расставив ноги, человек в широких трусах, зимней куртке и шлепанцах, и курил, задумчиво глядя в оранжево-серое марево низкого неба.

Джип появился из-за угла через минуту, неторопливо, будто прогуливаясь, проследовал мимо и остановился метрах в двадцати впереди, с индифферентным видом засунув широкую черную морду в арку двора.

– Зоя, видишь внедорожник? Я сейчас проеду вперед, а ты сфотографируй, пожалуйста, номера. И со вспышкой, так, чтобы они видели, что ты снимаешь.

Зоя без вопросов кивнула и достала смартфон. Алина тронулась с места; джип оставался недвижен. Они проехали мимо, и Зоя несколько раз нажала на кнопку; синеватая вспышка сполохами отразилась в непроницаемой тонировке. Перед тем, как выехать из переулка на набережную, Алина обернулась: черный внедорожник все так же стоял, полускрытый тенью от арки.

– Не спрашивать? – осведомилась Зоя.

– Не стоит, – усмехнулась Алина.

Некоторое время они ехали в тишине, мимо молчаливых дворцовых фасадов с яркой подсветкой и черными окнами. Невский проспект был залит светом и похож на реку из жидкого золота; поток машин иссякал, прохожие встречались все реже и в основном целеустремленно куда-то шли по двое и трое. Скоро жизнь на некоторое время замрет вовсе, закроются двери дневных заведений, и парадный Невский будто вывернется наизнанку, явив то, что прячется во вторых и третьих дворах, а на тротуары выйдут старшеклассники и студенты, заманивающие припозднившихся пешеходов и нетрезвых гостей города в сомнительные полуподвалы кальянами и стриптизом.

Зоя жила в высоком шестиэтажном доме на Лиговском, напротив площади у торгового центра, где обычно играют уличные музыканты и танцуют бродяги. На первых двух этажах дома располагались магазины и ресторан; последний венчали шпили башенок и причудливые мансардные окна, за которыми находилась коммуналка из шести комнат, две из которых достались Зое по наследству от бабушки. В квартире она была единственной, кто родился в Петербурге и имел постоянную работу – все прочие комнаты снимали приезжие: девочка-фотограф из Чебоксар, двое парней с разноцветными волосами, называющие себя дизайнерами и подрабатывающие курьерами, усатый тип неопределенного возраста и занятий с очень юной