Светлана Гончаренко - Продается дом с кошмарами

— Какие червонцы?

— Обыкновенные, золотые. Говорите! Я же вижу, вы что-то скрываете. Ну?

— Я ничего не помню… Какие червонцы?

Последние слова Костя прошептал одними губами. Ему стало страшно. Ватное одеяло, под которым он дрожал, вдруг поползло на пол, и в него пришлось вцепиться пальцами рук и ног.

— Глаза закатил и отрубился, — констатировал Карманов. — Гляди, Александрыч, какой он бледный стал! Как мыло банное. Может, нашатырю ему в ноздри сунуть? Эй, Елена Ивановна!

— Не надо нашатырю, — возразила аптекарша, явившись на зов. — После укола бывают глубокие погружения в бессознательное состояние. Это часа на два, не больше. Не надо его тревожить, так он быстрее восстановится. Но всё-таки я съезжу сейчас за доктором Петровским.

— Нам тоже в район надо, можем подбросить.

— Нет, я уж на автобусе, он через десять минут отходит. А вы тут сперва подкрепитесь, я накрыла. А потом дверь просто захлопните!

Она ушла. Скоро Косте стало слышно, как правоохранители что-то жуют и глотают, чем-то хрустят и звенят.

— Классная баба Ленка, — одобрил аптекаршу Карманов. — А пацан явно что-то видел или знает.

— Надо будет допросить его хорошенько. Перепуган до смерти, — просипел Прухин. — Ты видел, Даня, как его перекосило, когда я про червонцы спросил?

— Думаешь, червонцы ещё здесь, в Копытином Логу?

— Всё может быть. Их ведь не нашли в квартире Салтанаева. У компаньона его, Шнуркова, тоже пусто — и в городе, и здесь. А искали на совесть! Шнурков сейчас под подпиской, только результатов ноль.

— Может, и не было этих червонцев в природе? Так, слухи одни? — усомнился, жуя, Карманов.

— Не скажи, были! Дело заварила любовница Салтанаева. Когда Салтанаева застрелили, она явилась в райотдел с нотариусом и предъявила завещание покойного. По этому завещанию жене отходит движимое и недвижимое, а любовнице золотых империалов на полтора миллиона. Уж не знаю, где их Салтанаев раздобыл.

— И что жена? Может, это она червонцы прикарманила?

— В том то и дело, что нет. Она даже ничего про них не знала. А когда узнала, раза три приезжала лично дубасить любовницу на её квартире. Обе наняли по детективу, чтоб найти золото. Выяснилось, что монеты лежали у Салтанаева в сейфе, в офисе. А сейф оказался пустым!

— Да, дела, — согласился Карманов. — Не Шнурков ли сейф этот почистил? Как соратник по бизнесу?

— Точно! Допрашивали его в уголовке — молчал, как статуя свободы. На выходе из отдела подкараулила его жена Салтанаева и вцепилась в рожу. Через пару минут из-за угла и любовница подоспела. Короче, признался гражданин Шнурков, что он червонцы из сейфа изъял и спрятал у себя на даче.

— Вот дурак! Зачем признался?

— Затем, что под пытками. Бабы-то были с маникюром! Говорит, взял червонцы, чтоб выполнить последнюю волю любимого друга. Иначе, мол, жена его всё захапает, а любовница беременная, ей надо на жизнь.

— Врёт!

— Врёт, конечно, себе хотел заграбастать. Тут уж дым повалил коромыслом! Стали бабы меж собой скандалить, и выяснилось, что любовница про беременность Салтанаеву наврала, а забеременела как раз жена. Но уже после похорон забеременела, от какого-то массажиста. Теперь и ей червонцы на жизнь требуются. Сам чёрт их не разберёт!

— А червонцы-то где, я не понял? — спросил Данила.

— Думаю, здесь где-то. Пока бабы патлы друг дружке драли, сюда, в Лог, приезжали нетские опера в штатском. Под большим секретом! Шнурков показал им место, где зарыл червонцы.

— И где же это место?

— За домом под помидорами. Только не нашли там ничего. Земля была явно перекопана, но кроме червяков, ни хрена в ней не было.

— Шнурков перепрятал монеты? — догадался Данила Карманов.

— В том-то и дело, что нет. Как увидел, что ни хрена под помидорами нету, сразу в обморок повалился. Вроде этого нашего фрукта!

И следователь Прухин кивнул на кровать, где лежал Костя. Тот не спал и в обмороке не был. Всё это время он корчился под одеялом в неудобной позе и мучительно дышал в вату. Холодный пот ужаса струился по его телу. От этого пододеяльник лип к лицу, к груди и даже к коленкам.

Да, история с червонцами оказалась куда хуже, чем Костя ожидал! Трупы на даче он больше не мог считать фантасмагорией, сном, почти нереальной страшилкой. Кто-то жуткий — охотник за золотом и убийца — кружит совсем рядом. Зачем-то он впутывает Костю в свои чёрные дела, издевается, то воруя спички, то подбрасывая мёртвые тела. Кто это? Чего он хочет? Куда от этого деваться?

— А дальше что было? — безмятежно спросил сыщик Карманов.

Прухин ответил голосом доброго сказочника:

— Сам знаешь: Шнурков под подпиской, залечивает на воздухе микроинфаркт, а у нас трупы пошли один за другим. Думаю, шурин Шнуркова Артур Зайцев явно был в это дело замешан. Может, он монеты и выкопал. Но куда дел? И причём тут бабка Смыковых? Кстати, помнишь женские следы вокруг окна Артура?

— Ещё бы! В огороде у Смыковых нашли такие же, и это не следы убитой старухи. Та носила обувь сорок первого — сорок второго размера.

— Да, теперь надо нам шерше ля фам с ножкой размера тридцать шестого, — заключил Прухин. — То есть нужна Дюймовочка, которая раскраивает черепа топором. Задачка! Выпьем, что ли, Данька?

Костю затошнило. Под одеялом от духоты и ужаса у него давно кружилась голова. Скверный лекарственный сон, похожий на наркоз, снова начал его сковывать и обездвиживать. С этим сном он боролся, как мог. Глаза он держал открытыми, к беседе прислушивался, но голоса милиционеров всё удалялись, блекли, пока не стали напоминать зуденье двух мух.

Наконец лязгнула задвижка замка. Тишина стала полной. Вялой рукой Костя сдвинул с лица одеяло, вдохнул прохлады и провалился в сон.

Спал он, как ему показалось, не более трёх минут. Не спал даже, только дремал. Тишину он пил, как жаждущий воду, однако радость была недолгой: кто-то вставил в замок ключ.

Костя сел на кровати. У него сами собой слипались глаза, зато сердце билось, как сумасшедшее. Вот он, конец всему! Сейчас в дом войдёт Дюймовочка с топором.

Костя вспомнил слова Бабая: скрыться от убийц можно только в КПЗ. И почему его туда не законопатили?

Между тем ключ в замке издал тихий скрежет. Последовал недвусмысленный щелчок, скрипнула дверь. Кто-то тихо ступал в сенях, сдерживая дыхание.

Костя прикрылся одеялом до подбородка. Его волосы вздуло щекочущим холодком, и он пожалел, что не успел спрятаться под кроватью.

На ближайшую стену легла негустая тень. Тишина стала абсолютной — такой, что Костя услышал не только биение своего сердца, но и шум собственной крови в сосудах, похожий на шум исправного водопровода. «Вот сейчас я умру», — подумал он без отчаяния. В такой серый день и умирают тихо!

— А вот и я, — раздался единственный в мире голос.

Инесса показалась в дверях, улыбаясь. Никогда ещё Костя не видел её такой прекрасной. Сегодня не было в ней ничего призрачного, вертлявого, ускользающего. Её долго можно было рассматривать, пока она приближалась — статная, крепкая, в коротеньком тёмном платье с большим вырезом. В вырез, в самую глубину, убегала с шеи витая цепочка.

До того медленно шла Инесса, что Костя даже лёг, дожидаясь. Ему казалось, что она вот-вот проплывёт над ним, как тёмное облако. Но она села на край кровати, наклонилась к нему.

— Ты ведь ждал меня? — спросила она тихо.

— Ждал. Откуда ты?

— Если б ты только знал, что мне пришлось преодолеть, чтоб быть сейчас с тобой.

— Я знаю! Тебя утопили в озере, — сказал Костя и тут же понял, какую ерунду сморозил.

Инесса засмеялась:

— Меня нельзя утопить! Ты красивый, но глупый. Мы будем любить друг друга?

Она наклонилась ещё ниже, так что её большая грудь, стянутая под платьем тугим лифчиком и оттого неестественно твёрдая, упёрлась в Костино плечо. Зато её лицо стало расплывчатым. Подвеска на цепочке выскользнула из выреза и упала Косте на лицо. Он поймал её губами:

— Что это такое?

— Зубок медвежий. Он всегда со мной.

Костя рассмотрел подвеску получше. Это действительно был крупный жёлтый зуб, скорее всего, клык, чуть изогнутый, в коричневых пятнах.

— Стильная штучка, — одобрил Костя. — Да у тебя всё потрясающее! Ты такая… Ты правда любишь меня? Не шутишь?

— Люблю. Какие шутки! Ты даже не знаешь, что бывает такая любовь.

Она совершенно не походила сегодня на ту глуповатую деревенскую девицу, какой казалась раньше. Голос у неё был другой, очень тихий. Таким голосом могли бы говорить цветы, распускаясь. Черты её лица стали неправдоподобно правильными, а тело оказалось так туго, что его нельзя было ущипнуть. Её бледно-розовые губы впились в Костин рот, и ему стало больно. Он обнимал её и пытался одновременно расстегнуть и стянуть с неё платье.