Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

сидеть будешь, а в поселок не воротишься! – повелевает Александра Федоровна, вперив в тварь палец.

И как будто протыкает им невидимый барьер между ними, врезается в пространство, в самую силу твари. И тварь поддается. Щупальца жалобно трепыхаются, короткие, жалкие. Тварь разворачивается и ныряет в дверную щель. Будто улитка втянулась в домик.

– Это твоя теперь, чертова хата, – хриплю я злорадно. Я перевожу взгляд на Александру Федоровну. Она сидит на траве. Вдруг постаревшая, осунувшаяся. Руки сжимают и разжимают подол.

– Сторожи ее, пока я не привезу инструменты.

Я бреду к медпункту, а оттуда – к машине, где ждут Гога и Плоский. Я знаю, что тварь будет сидеть смирно. И Александра Федоровна не будет сводить с нее глаз.

Дальше – все просто. Я возьму доски. Молоток. Хорошие, длинные гвозди. Вспомню все выученные когда-то молитвы. И заколочу окна. Заколочу двери. Крест-накрест. Если надо будет, еще принесу. Чтобы ни щелочки не оставить, ни лазеечки. Чтобы запереть тварь кособокую крепко-накрепко, чтобы не увидеть ее до конца своих дней.

Май 1990

Лешка

I

– Чего улитничаешь, Леха? Не боись!

В Лешкино запястье впивается горячая рука, дергает. Лешка оказывается по другую сторону канавы. От стоячей воды несет тухлятиной. Лешка сбрасывает руку и приваливается к сосновому стволу.

Луна выходит из-за туч и разливает по поляне белый мертвецкий свет. На пеньке стоит, вскинув голову, Максим Горшков. Горшок. Смотрит на подошедшего Лешку сверху вниз. «Ну-ну, пользуйся положением», – думает Лешка. Все равно, стоит Горшку спрыгнуть со своего насеста, он снова окажется на полголовы ниже. И в плечах уже.

Данон возвращается к кустам, а Лешка подходит к пню. Ставит ногу и проверяет шнуровку на кедах. Затягивает разболтавшийся узел. Горшок наклоняется, предлагает закурить. Лешка тянет руку к пачке, но не успевает вытащить сигарету.

Кусты за их спинами трещат, и на поляну вваливается брат Данона, смуглый, лопоухий и высоченный, как старшак, как же его звать-то? Лешка не мог вспомнить. А за ним, ойкая, Аринка Степашина. В нарядной футболке, флуоресцентно-белой, поблескивающей стразами.

– Это кто там еще? – Горшок спрыгивает на мягкий еловый настил и в два прыжка оказывается около братьев. Принюхивается, как лис.

– Вы кого это притащили, а? – голос у Горшка хриплый. «Видно, крепкий табак», – думает Лешка, раз с пары затяжек горло дерет.

Братья стоят плечом к плечу, загорелые, одинаково лопоухие. Закрывают собой Аринку.

– Горшок, не нуди, – выступает вперед Данон. Руки длинные, паучьи, спрятаны в толстовку с «Арией». – Подумаешь, увязалась.

Горшок цокает неодобрительно, знаем мы этих девчонок, одни ябеды, плаксы и зазнайки. Смотрит на Лешку, мол, подтверди, пусть идет лесом, а то мало ли что.

– Пацаны, ну вы че? Домой ее отправлять, что ли? Одну? – Данон смешно тянет слова, и Лешке уже хочется рассмеяться и урезонить их, комедию ломают, подумаешь, пойдет с ними Аринка. У него в классе – одни девчонки, и Аринка среди них самая ничешная. Даже больше, чем ничешная. С тугими кольцами кудряшек, быстрая, тонкая, большеглазая. Как с обложки девчоночьего журнала.

– Да клевая она, – вырывается у Лешки.

Горшок вылупляет на него черные глаза:

– Чего-о-о?

– Ага, клевая. Аринка клевая, – Лешка понимает, что отступать некуда, и вытаскивает Аринку на лунный свет. Стразы на ее футболке загораются, как драгоценные камни. – Пусть идет с нами. Я за нее ручаюсь.

Слышно, как Аринка выдыхает. Лешка оборачивается к ней. Ее лицо кажется таким маленьким, кукольным, что Лешке хочется дотронуться до него.

– Пускай, я сегодня добрый, – примирительно говорит Горшок. Выжидает паузу, прокашливается и подзывает к себе. Пора выдвигаться, а прежде – решить, кто пойдет первым.

– Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, – шепчет скороговоркой. – Буду резать, буду бить, все равно тебе водить!

И с силой тыкает Лешке под ребра. Лешка охает, хватается за живот. Он хочет возразить, что Горшок все сделал неправильно, не по обычаям, не считал, а просто протараторил, но братья гогочут, глядя, как от тычка его сложило пополам, а Аринка лепечет что-то невразумительное, так что никто не обращает на нее внимания.

«Ссыкуны, никто слова поперек не скажет», – думает Лешка. Распрямляется и смотрит в черную пустоту между соснами. Глаза привыкли к темноте, и Лешка видит – вычерчиваются из сумрака поваленные бетонные столбы и просевшая ржавая сетка. Лешка расправляет плечи. И идет к ограде заброшенного лагеря.

* * *

Где-то рядом должна быть зубастая дыра, через которую они пробирались в прошлый раз. Но то был май, и крапива щекотала лодыжки и не щипалась почти.

Эта ночь другая. Крапива вымахала Лешке по плечо. Голени и локти саднит от укусов. В ушах нестерпимый, назойливый гул комарья. Пахнет нагретыми солнцем сосновыми иголками, соком отяжелевших от росы трав. И дымом от дешевой Горшковой сигареты. Горько так, что слюна во рту собирается.

Перед дальним столбом сетка будто бы проваливается внутрь. Лешка щурится, прикрывает лицо от атакующих веток и продирается вперед.

– Ай! Гадость! – взвизгивает кто-то. Лешка едва не спотыкается о ржавый моток колючки, вросшей в траву, оборачивается и видит белый Аринкин силуэт. И Горшка, который уже вцепился в нее и зажимает рот.

– Ты что орешь, кикимору разбудить хочешь? – шипит Горшок, пока Аринка лупит его по рукам, пытается освободиться.

Лешка через кусты бросается к ним. Крапива жжет локти, хлещет по спине. Но Лешка не замечает, сжимает кулаки, и – хрясь! Горшок охает и отпускает Аринку. Опускает глаза и смотрит на Лешкины кулаки. Правый только что прилетел ему в бок. Сплевывает и складывает руки на груди. Потирает ушиб, догадывается Лешка.

– Пускай тогда с тобой идет, неврастеничка эта.

«Неврастеничка». Лешка берет Аринку за руку. Они вновь выстроились гуськом, первыми братья, плечом к плечу, за ними Лешка с Аринкой и замыкающий, злой, как черт, – Горшок.

Лешка слышит, как он сопит и материт кусачую траву, комаров. Наверное, и Лешку материт тоже. Но он не обижается. Вспоминает матерящегося до хрипа Горшкова-отца, красноглазого, с отекшим пропитым лицом. Как он громыхает калиткой и уходит из дома. Не насовсем, конечно.

До рюмочной. И не возвращается, пока Горшкова-мать не пойдет искать по канавам. Не притащит, не уложит отсыпаться на крыльце.

* * *

Лешка, выставив щитом локти, снова оказывается первым. Братья расступились, дав им проход. В спину уткнулась Аринка, по-детски ухватив его за край футболки. Лешкины щеки горят, и с затылка стекает струйка пота. Лешке стыдно. За мокрую футболку. За тычок в бок. «Надо было по челюсти. Хук слева, хук справа. Как старшаки на