Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

и можно забывать про Компендиум на следующие пять лет. Это очень, очень важный процесс, и поэтому на тот случай, когда свободно спускаться в крипту может быть затруднительно или опасно, был построен подземный ход. Вот, посмотри…

Она повела фонарем, и желтоватый луч, протянувшись указкой, коснулся похожего на нору, низкого, темного отверстия в стене за постаментами с прахом фон Зильберов.

– Выглядит жутковато, но там не страшнее, чем ночью в лесу, даже лучше: ни ям, ни поломанных веток каких-нибудь под ногами, иди и иди себе. Он проложен до самого кладбища, а выход замаскирован камнем на заднем дворе домика. Собственно, раньше смотритель как раз и нужен был для того, чтобы стеречь этот подземный ход, но теперь уже все изменилось: и смотрителя нет, и про ход не знает уже больше никто, кроме меня. Я им часто раньше ходила, просто так, для веселья: можно было спуститься у домика, а потом неожиданно появиться в Усадьбе, потому что люк в крипте заперт только снаружи, изнутри открывается в любое время…

– Послушай, – прервал я, – а какие именно нужные числа расшифровываются при помощи книги?

Машенька осеклась, насупилась и ответила:

– Год, месяц, день и время рождения с точностью до минуты.

– Ты ведь знаешь, чьи это были даты рождения?

Она кивнула.

– И зачем их было нужно определять?..

– Нет! – выдохнула она. – Конечно, дедушка считал меня особенной. Иногда мне самой кажется, что внутри меня есть что-то такое… как та тень, помнишь, о которой мы говорили? Я тоже читала те дневники, мы много вели бесед с дедом, и я прекрасно понимаю, как все это выглядит, но понятия не имею, кто и как поступал с теми… девушками после того, как находил их, и поступал ли как-то вообще! Может быть, на них как-то влияли, например, устраивали им брак, подбирая мужчин, чтобы изменить их природу, я не знаю!

У нее на глазах блеснули голубыми бриллиантами слезы. Мне стало неловко.

– Фонтан наполнялся дважды за то время, пока я был в Усадьбе, – сказал я. – Может быть, ты в курсе, кто сейчас делает расчеты при помощи Компендиума?

Машенька замотала головой, и одна слеза сорвалась с длинных ресниц и упала на темный переплет старой книги. Сейчас она походила не на Белую Деву, а на маленькую, перепуганную девчонку, которой устроил допрос с пристрастием строгий учитель.

– Дедушка показывал это место только мне, даже папа сюда никогда не спускался и не в курсе про систему запоров. Я точно не знаю, но между ними что-то случилось, еще до моего рождения, и дедушка всегда отзывался о папе не слишком здорово, ну… не так, как отец вообще-то должен бы говорить про сына. Вольдемара дедушка вообще не замечал, но потом родилась я, и все поменялось. Никто не знает, что мне это известно, но именно дедушка специально все сделал так, чтобы мама ушла, уехала от нас подальше и никогда не вернулась, потому что хотел воспитывать меня сам. Мне так не хватает его сейчас…

Она всхлипнула. Я обнял ее и почувствовал, как задрожали ставшие очень хрупкими плечи.

– Меня в детстве поэтому никто не любил, – прошептала Машенька. – Папа был раздосадован, что не оправдал дедушкиных ожиданий, а Вольдемар страшно ревновал и даже один раз пообещал убить…

Теперь уже вздрагивало и тряслось все тоненькое, почти детское тело. Я прижал Машеньку посильнее к себе и сказал:

– Пойдем отсюда, здесь адский холод…

– Поцелуй меня, – шепнула она.

Ее губы были чуть солеными и холодными, будто лед. Мы поцеловались, потом целовались на узкой лестнице, и еще долго, долго не могли оторваться друг от друга у дверей ее девичьих покоев. Мне нужно было уходить: косых взглядов мы не боялись, то оба понимали необходимость сохранения хоть каких-то приличий, о чем не могло быть и речи, если бы кто-то увидел меня выходящим из комнат молодой госпожи, или явись мы вместе на общий завтрак.

Я вернулся к себе и лег спать, а проснулся от звуков какой-то возни в комнате. Я открыл глаза: он сидел на стуле рядом с кроватью и смотрел на меня. Было темно, но его я узнал сразу: черный, прекрасно пошитый костюм, белый треугольник рубашки – я сам, своей же персоной.

– Ну и попали мы с тобой в переделку, дружище, да? – сказал я мне. – Ладно, сумку я нам собрал, самое время валить подобру-поздорову. Вряд ли леди ожидала, что ты демонтируешь и притащишь ей, как металлолом эту адскую машину из подземелья. Она о ней ничего и не знала. Книга с ключами у тебя, ценная информация тоже, так что погнали. У фирсов сейчас двойные дежурства, когда уберем караульного, никто не хватится часа три как минимум. Потом возьмем Rolls Royes фон Зильбера, а еще лучше белый джип его дочери: интуиция нам подсказывает, что его вряд ли досматривают на КПП, а к ее эксцентричным появлениям и отъездам все привыкли, так что есть шанс, что нам просто откроют ворота. Если все пройдет гладко, успеем потеряться раньше, чем в Усадьбе спохватятся и объявят тревогу. Конечно, могут возникнуть сложности, если охрана проявит бдительность и решит проверить салон, и тогда придется перебить там всю смену. Но ты ведь не против? Мне кажется, мы тут засиделись и изрядно закисли. Все, нам пора, вставай, не время разлеживаться!

– Я никуда не поеду, – ответил я.

Я печально вздохнул. Этот вздох мне был хорошо знаком.

– Ты ведь понимаешь, что это она убила Обиду Григорьевну? Та не сдержалась и наговорила твоей пассии разного. Она сделала вид, что уехала, расцеловалась с тобой, а потом попросила водителя высадить ее у ворот, добралась до кладбища и через подземный ход никем не замеченной вернулась в Усадьбу. Ты же чувствовал в ту ночь ее запах, не так ли? Конечно, чувствовал, и помнишь это, не можешь не помнить. Поэтому Дуняша и заголосила про Белую Деву, а Марта ее просто прикрыла, причем ценой собственной жизни. Она же была из «молчаливых». И то, что она натравила псов на несчастного Николая, тоже ведь очевидно? Думаю, он просто попал ей под горячую руку: злилась на папу и брата, а досталось слуге. Для этой публики дело обычное, надо же на ком-то сорвать свою злость. И, конечно, это она почти оторвала голову Петьке: не просто свернула шею, а крутила, вертела, сколько хватило сил. Знаешь, почему ты не стал дальше давить на нее там, в подвале? Не потому ведь, что поверил вот в это ее «ах, я ничего