Зверь - Мола Кармен

— Бывает, закрою глаза, и слышу, как она поет.

Берта выступала с гитаристами и танцовщиками фламенко из предместий, рассказывал он. Иногда представления затягивались допоздна. О них прослышали даже в городе и уже один раз приглашали их в Мадрид, чтобы выступить в богатом доме. Они пели и танцевали до самого утра. Берта рассказывала, что на обратном пути, уже рядом с их кварталом, она потеряла из виду своих спутников и осталась одна. Кто-то или что-то преследовало ее по пятам. Она испугалась, бросилась бежать и мчалась без остановки до самого дома.

— Я знаю, это Зверь за ней гнался. Чудовище ее учуяло. Я всегда был против того, чтобы Берта ходила на праздники, где поют и танцуют, и возвращалась глухой ночью, но… разве ее удержишь? Она живет, чтобы петь… И вот однажды она не вернулась.

— Ну, теперь вы можете быть спокойны. Она вернулась. Это была просто детская блажь. Осталась на несколько дней с музыкантами…

Хенаро закрыл глаза, словно убаюканный колыбельной. Узнав, что дочь в безопасности, он больше не чувствовал необходимости цепляться за жизнь.

— Берта описывала Зверя, который преследовал ее в тот вечер?

— Она почти ничего не разглядела. Было темно, и она испугалась, но сказала, что заметила кожу как у ящерицы. И поступь была такая тяжелая, будто он весил не меньше десяти кинталей5.

Ящеры, медведи, олени, кабаны… Страх искажал реальность, извлечь из этих описаний что-то полезное было невозможно. Разве что размеры: человек, который скрывался под именем Зверя, кажется, и впрямь был здоровенным, раз даже его тень приводила людей в панику.

— Дочка знает, что я в лазарете?

— Знает. И очень хотела прийти и обнять вас.

— Не позволяйте ей приходить сюда, не хочу, чтобы она заразилась. Сам я уже не выберусь, не увижу ее больше, и вина не попробую. — На лице Хенаро появилась улыбка, напоминавшая гримасу. — Человек не знает, чем дорожит, пока не лишится этого.

— Насчет Берты не уверен, а вот принести вам вина я могу.

— Вам тоже не стоит торчать на этом кладбище слишком долго. — Глаза Хенаро увлажнились. — Передайте моей девочке, что я ее благословляю и прошу прощения за то, что не смогу больше о ней заботиться.

— Не беспокойтесь, конечно, передам.

— И скажите ей, чтобы не бросала петь. Ее голос — это дар божий. Благодаря ему жизнь становится хоть отчасти сносной.

Диего почувствовал в горле ком и смог лишь кивнуть. Встав, он понуро поплелся к выходу из трапезной. Все, что он сейчас делал, он делал уже не ради карьеры, а в память о Берте. Потому что даже в этом больном городе еще можно было жаждать справедливости. Ему удалось найти зацепку: праздник в богатом доме, цыгане, сопровождавшие девочку. Возможно, именно там Зверь наметил Берту себе в жертву, но в тот раз не смог ее схватить.

Диего все еще искал выход из лазарета, когда услышал за спиной женский голос:

— Сеньор Руис… Вот уж где не ожидала вас встретить!

Рот и нос у нее тоже были закрыты, но забыть такие глаза невозможно. Диего совсем недавно видел их в театре фантасмагорий. Это была Ана Кастелар.

— Это я не ожидал встретить вас в таком месте.

— Я состою в Благотворительном комитете. Прихожу сюда два раза в неделю. Но мне трудно объяснить присутствие в этих стенах репортера.

Диего хотелось продолжить начатое в театре, но сочувствие к Хенаро терзало его, как жестокое похмелье. Не помогла даже улыбка Аны, которую он угадал под платком.

— Я пришел с визитом, — попытался выкрутиться Диего.

— Визиты запрещены. У вас должна была быть какая-то серьезная причина, чтобы войти сюда.

— Ладно… Вижу, вас не обманешь. Я одолжил пропуск у врача, чтобы поговорить кое с кем из больных.

— Неужели вы способны зайти так далеко в поисках новостей? Надеюсь, за риск хорошо платят.

— На самом деле я здесь скорее как добрый самаритянин. Мне бы очень хотелось побеседовать с вами, и, надеюсь, нам еще представится такая возможность, но сейчас я должен идти.

— Ворота лазарета только что заперли. Один больной пытался сбежать, а это недопустимо, ведь зараза пойдет дальше. В подобных местах это обычное дело — знаешь, когда войдешь, но никогда не знаешь, когда выйдешь.

В голосе Аны появился новый оттенок, которого Диего прежде не замечал: печаль или, скорее, обреченность. Последнюю фразу она произнесла с мрачной искренностью и трепетом, вызванным бессилием перед смертью, которой дышали стены лазарета. Но тут же, словно почувствовав, что чересчур разоткровенничалась и даже в какой-то степени обнажила душу, Ана улыбнулась:

— Это нарушило ваши планы? Я думала, вы не станете возражать против моего общества. Или вчера в театре мне это только показалось?..

— Ваше общество — лучшая награда за любые лишения.

— Приятно слышать. К тому же врачей нам как раз не хватает.

— Я не врач, вы же знаете.

— Конечно врач — у вас есть удостоверение, в котором так написано. Мне нужно навестить нескольких больных. Вы будете сопровождать меня как врач. Или донести на вас за самозванство?

Диего смотрел на нее в нерешительности, пытаясь понять, реальна ли ее угроза или это просто предлог, чтобы вместе скоротать время вынужденного заточения. Легкомысленная дама, которую он встретил в театре фантасмагорий, уже не казалась ему такой легкомысленной. Интересно, какова же Ана Кастелар на самом деле? Она была собой, когда смеялась над остротами лощеного красавца, или стала собой сейчас?

10

____

Дельфина, мать Хуаны, оказалась смуглой полноватой женщиной с таким глубоким декольте, какое в Мадриде увидишь не часто. Ее напористый вид не вязался с мягким голосом и обходительными манерами.

— Моя дочь говорит, ты хочешь видеть Львицу. Уверена, что тебе это нужно?

— Мне нужны деньги для себя и для сестры.

Лусия знала: сомнений лучше не показывать. Дельфина окинула ее взглядом, прикидывая, стоит ли сказать что-нибудь еще, и решила воздержаться. Не ей разубеждать чужую девочку, если она сама уготовила такую же участь собственной дочери.

— Это лучше, чем наняться служанкой в дом, где тебя все равно изнасилует хозяин, или стать прачкой и отморозить руки, или побираться на улицах, чтобы тебя все презирали, или выйти замуж и быть постоянно избитой и с целым выводком детей. Бывает жизнь и похуже этой. Хотя сейчас из-за холеры у нас не так много клиентов… Подожди здесь, Хосефа тебя позовет.

Дельфина оставила Лусию на кухне, гораздо более чистой и лучше обставленной, чем любая из тех, что девочка видела за свою недолгую жизнь. У них дома, в Пеньюэласе, кухней назывался угол, где можно было развести огонь, чтобы поставить на него котелок. А здесь была даже дровяная плита — Лусия разглядывала ее, не смея прикоснуться. Железная печь была выкрашена в черный цвет, в ней имелось множество ящиков в позолоченной окантовке. В самом большом ящике находилась топка; в другой клали уголь или дрова; в третий сыпалась зола, которую потом использовали для варки мыла; сверху в плите были отверстия, а в них особые кольца, на которые ставят кастрюли и сковородки. Сейчас печь была холодной, но зимой огонь, наверное, горел постоянно, чтобы всегда была горячая вода, и это место оставалось самым теплым в доме.

Особую зависть у Лусии вызвали огромные блюда, полные луковиц, помидоров, перцев и тыкв… Владей она такими богатствами, она не ждала бы сейчас разговора с Львицей и могла бы прокормить сестру сама. Девочка прикидывала, не стащить ли все это, но здравый смысл возобладал: она понимала, что совершит глупость, ведь через несколько дней еда все равно закончится. В то же время у Лусии появилась надежда: если она останется здесь, то сможет раздобыть достаточно денег, чтобы сбежать из Мадрида.

Кухня оказалась сквозным помещением: мимо то и дело сновали женщины, одни без особого любопытства лишь здоровались с Лусией, а другие и вовсе не обращали на нее внимания. Наконец вдалеке послышался глухой стук, равномерное «ток-ток», словно какой-то старик при каждом шаге ритмично постукивал тростью. Звук постепенно усиливался, приближаясь. Лусия представила себе Львицу: неспешно идет, стуча каблуками по деревянному полу, и, наверное, курит сигарету в мундштуке. Но вместо Львицы на кухню ввалился грязный калека без правой ноги. Из закатанной штанины торчала отрезанная выше колена культя. Передвигался он при помощи костылей, которые, казалось, с трудом выдерживали его вес. Калеку звали Маурисио. Он сбежал из богадельни на улице Сан-Бернардино, и Хосефа иногда позволяла ему ночевать в ее доме в обмен на помощь по хозяйству и мелкий ремонт. Маурисио был мастером на все руки и, пожалуй, только этим и мог бы похвастаться.