Андрей Бондаренко - Купчино (Трилогия)

Итак, Эдуард отправился к станции «Купчино» (и «метрошной», и железнодорожной), чтобы там сесть на пригородную электричку и проследовать до Вырицы. Причём, без билета…. Пожилые контролёрши? Не смешите, пожалуйста. Они — в своём большинстве — тётеньки усталые, добрые и доверчивые. Таких «клуш» завсегда (причём, без особых проблем), уболтать и заговорить можно, мол: — «Откуда же у меня, сиротинки горькой и неприкаянной, возьмутся денежки на билет? Только что из тюряги освободился, буквально-таки несколько часов тому назад. Вот, и справочка соответствующая. Взгляните…. Безвинно отсидел три с половиной года — по гадкому навету злых людей. От звонка до звонка. А вертухаи-сволочи, прежде чем выпустить на волю, избили и все деньги отобрали, жалости не ведая. Все-все-все, до последней копеечки…. К матери-старушке спешу. Болеет она шибко: последняя стадия рака. Еду, чтобы слово материнское последнее выслушать и глаза — после вздоха предсмертного — прикрыть…. Позвольте, родимые землячки, бесплатно проехать. В первый и в последний раз. Очень прошу. Слёзно умоляю…». И самую настоящую слезу можно будет пустить. Благо, на зоне и этому искусству научили. Так, чисто на всякий пожарный случай. Из серии: — «Лишним не будет — по жизни нашей горькой и бесприютной…». Поверят контролёрши, никуда не денутся. Может, и рублей сто — по своей наивности бабской — подбросят…

Конкин неторопливо шагал по Софийской улице и размышлял о всяком и разном. И поводы для тех тягостных раздумий были. Как, впрочем, и для мечтаний — пусть и не радужных, но, всё же…

Это была его уже третья «ходка». Букет обвинительных статей наличествовал такой же, как и в двух предыдущих случаях: изнасилование, развращение малолетних, педофилия. На этот раз, правда, российская Фемида, так её, даму капризную, и растак, вынесла неожиданно-суровый вердикт — восемь лет общего режима.

Эдуард Михайлович, осознав произошедшее, даже затосковал и начал всерьёз задумываться о самоубийстве, мол: — «Восемь лет без секса с малолетками — невыносимая и зверская пытка…». Но, вот, и трёх с половиной лет не прошло, а его выпустили.

Почему — выпустили? Конкина, честно говоря, этот вопрос мало волновал. И совсем не интересовал. В том плане, что ни капельки. То ли вышла очередная предпраздничная амнистия. То ли российский Премьер-министр (идейный поборник либеральных принципов-устоев и известный любитель сэкономить бюджетные деньги), распорядился — срочно сократить в два раза количество заключённых…. Какая, собственно, разница?

«Ох, уж, эти либеральные мероприятия», — недовольно покачав головой, подумал Эдуард. — «Не, с одной-то стороны, это просто замечательно, когда сроки «отсидки» сокращают. Но, пардон, с другой? Вот, выходит вчерашний «зэк» (из простого и бедного народа), на волю. Что его там ждёт? А ничего хорошего, честно говоря. Сейчас и обычному человеку совсем даже непросто устроиться на приличную работу. Что, уж, тут говорить про судимых и отсидевших? Кому они — со своими справками об освобождении — нужны? Никому. Вот, поэтому многие вышедшие из зоны (чтобы хоть как-то заработать на хлеб насущный), вновь «ударяются» в криминал. И, в конечном результате, возвращаются в тюрьмы и на зоны…. Угораю я от наших мужей государственных! Ну, решили, понимаешь, выпустить на свободу целую кучу «зэков». Молодцы, одобряю. А слабо озаботиться и дальнейшей судьбой этих людей? В частности, помочь им в трудоустройстве? Реально помочь, без дураков? Эй-эй, не слышу ответа. Отзовитесь…. Ничем помочь не можете? Да и не хотите? Мол, пусть сами устраиваются и «выплывают» — как умеют? Зачем же тогда досрочно выпускали — без всяких и всяческих перспектив на честную трудовую жизнь? Махровым лицемерием, однако, за версту отдаёт, так вас всех и растак…. Или же всё это изначально задумывается лишь для того, чтобы освободить — под сурдинку — представителей и представительниц отечественной бизнес-политической элиты, загремевших за решётку? В общем, так сказать, потоке амнистии? Чтобы внимания к этим хитрым действиям-мероприятиям не привлекать? Эх, жизнь наша жестянка — мутная и пошлая: до полной и нескончаемой невозможности…. А почему за такими — как я — на воле никто толком не присматривает? Участковый, к которому надо изредка наведываться и в журнале расписываться? Ха-ха-ха! Не смешите. Чистая и тупая формальность. Ибо господину старшему лейтенанту не до ерунды дешёвой, он, естественно, только дополнительными заработками озабочен: «крышеванием» ларьков-магазинчиков, да активной «дойкой» мелких наркодилеров, придорожных проституток и скупщиков краденого. Бред бредовый…. А про то, что людей с педофилическими наклонностями и лечить надо бы (желательно, на ранних стадиях этих самых наклонностей), никто всерьёз и не задумывается. Ни раньше, и ни сейчас. Почему? А чёрт их всех разберёт, во Власти сидящих. То ли денег им жалко. То ли мозгов не хватает…».

Он, свернув в безымянный проезд для грузового автотранспорта, дошагал до Бухарестской улицы, по «зелёному» сигналу светофора перешёл через неё и оказался в Шипкинском переулке.

«Богат наш славный и великий Санкт-Петербург на всякие странности и контрасты», — мысленно усмехнулся Конкин. — «Вот, взять, к примеру, Купчино и Гражданку. Купчино — южная окраина города. Гражданка — северная. Если следовать топорной логике, то эти «неформальные» районы должны быть похожи друг на друга — мол, раз окраины одного и того же города. Но ничего подобного не наблюдается: и дома совершенно разные, и магазины, и кафешки, и вообще, так сказать, жизненный ритм…. В Купчино, как правило, всегда достаточно многолюдно. Вот и сейчас по Шипкинскому переулку шествуют — в противоположных направлениях — многочисленные прохожие разных полов и возрастов. Очень неудобное и беспокойное, на мой частный вкус, местечко. Даже пописать незаметно не получится, не говоря уже о более серьёзных вещах…. То ли дело — родимая Гражданка. Там в это время многие улицы пустынны. Да и в течение дня наблюдаются такие же безлюдные «промежутки». Почему так получается? Может, все обитатели и обитательницы Гражданки с самого раннего утра уезжают на работу. Или же, наоборот, сладко дрыхнут. Не знаю, честно говоря. В том плане, что я, не считая, конечно, ранней юности, постоянной работой себя никогда не утруждал…. Короче говоря, на Гражданке детишки частенько остаются без присмотра взрослых и слоняются — и компаниями, и поодиночке — по пустынным улочкам. Удобная такая ситуация, ничего не скажешь…. Ладно, «покувыркаюсь» пару-тройку суток с Пухлым и деньгами у него — на первое время — разживусь. А после этого отправлюсь домой. Отосплюсь по полной программе, а после этого и делом займусь. Не-не, рядом с домом — ничего такого: опасно. По ближайшим пригородным поселениям проедусь: Лесколово, Матокса, Васкелово, другие посёлки и деревушки. Там сейчас, как говорили недавно «севшие» пацаны, проживает достаточно много нелегальных переселенцев из республик бывшего СССР: из Узбекистана, Таджикистана, Киргизии, Украины и Молдавии. Плохо живут — нищенствуют, голодают и перебиваются случайными заработками. Да и полностью бесправные — потому как нелегалы с просроченными и поддельными разрешениями на работу. Такие и жаловаться лишний раз не будут. А многие из этих переселенцев — с семьями: с жёнами и детишками малыми…. Присмотрю себе маленькую девчушку лет семи-восьми. Обязательно кудрявую, с ясными и доверчивыми глазёнками. Можно и с карими. Но лучше — с небесно-голубыми. Куплю её, сторговавшись, по дешёвке. Или же — по-простому — украду…. О, что я буду с ней делать! Уже слюнки, заранее, текут…».

Эдуард Михайлович, задрав голову, остановился возле знаменитой «купчинской Пизанской башни». Ну, чтобы проверить — есть ли наклон? Или же всё врут люди?

— Кха-кха! — требовательно кашлянули рядом.

— А, что? — оглянулся Конкин и, сорвав с головы старенькую кепку, залебезил: — Да я так, ничего такого. Просто любопытствую…. Уже ухожу. Ухожу…

Эдуард, вернув кепку на прежнее место, торопливо свернул за ближайший угол «свечки».

Почему — залебезил и торопливо свернул?

Просто человек, стоявший возле шикарного тёмно-синего автомобиля, был очень-очень серьёзным: возрастом лет тридцати, но с очень внимательными, цепкими и жёсткими глазами. А ещё и с извилистым тёмно-багровым шрамом на правой щеке.

«Правильно, что ушёл. Молодец», — оказавшись за домом, похвалил сам себя Конкин. — «Связываться с такими харизматичными и суровыми типами — себе дороже. Голову откусят, проглотят и даже справки об освобождении не спросят…. Опаньки! А это ещё что такое? Вернее, кто?».

Справа, за высоким «сетчатым» забором (в котором, впрочем, имелась парочка прорех), располагалась недостроенная семиэтажка с почерневшими оконными рамами и сорванной — местами — крышей. А между двумя корпусами «долгостроя», рядом с высокой кучей светло-жёлтого песка, играла, опустившись на корточки, маленькая худенькая девочка — лет семи-восьми от роду, светленькая, кудрявая, с задорными косичками, милыми белыми бантиками в крупный тёмно-синий «горошек» и доверчивыми небесно-голубыми глазами…